Бусый Волк. Берестяная книга

Песнь на этом не кончилась. Конечно, сыновья Ордлы со временем снарядили корабли и отправились мстить за поругание матери. И конечно, повергли в бою и великана, и своего злочестивого брата, потому что Правда Богов была на их стороне. Но это легко было предугадать, так что начало Твердолюбу понравилось больше.

— Ну, что скажешь, венн?

Юный сын кунса, Винитар, по обыкновению, провожал к лодке Твердолюба и Межамирова Щенка.

— Добрая песня, — на правах старшего сказал Твёрд. — Она нас позабавила.

Он успел вызнать, что для сегвана не было высшей хвалы, чем когда рассказ или песню именовали забавными.

Младший Щенок толкнул его в бок, и он, спохватившись, добавил:

— Дедушка Астин велел тебя за ракушку поблагодарить…

Винитар молча кивнул.

— Он тебе отдарок прислал, — продолжал Твёрд. — Только остерёг при всех в руки отдавать.

Юный сегван снова кивнул. У него были густые, белого золота волосы, светлее, чем у отца. Твердолюб уже знал: кунс Винитарий за что-то не жаловал сына. Чем провинился мальчишка, Щенята вызнать не пытались, лишь жалеючи взирали на сверстника, стойко выносившего неласку родителя. Горько это, должно быть, стать вроде чужого собственному отцу!

— Я его в западёнке оставил, — сказал Твердолюб. — По ту сторону мыса растёт сосна о двух головах, при ней камень, в нём норка, там и лежит.

Межамиров Щенок вдруг спросил:

— Отчего кунс дедушку в гости не позовёт? — Отдарок был сегванской булавкой для плаща, дорогой и красивой работы. Сын кузнеца в этом кое-что понимал, но не умел распознавать значения узоров и на всякий случай спросил: — Он что, из рода, с которым вы враждовали?

Винитар пожал плечами.

— Когда мы узнали о нём, — проговорил он затем, — кунс сказал нам: вот никчёмный, зря потративший жизнь. Иные, избравшие Близнецов, стали великими жрецами, их боятся и чтят от Шо-Ситайна до Саккарема. А этот ничего не сумел достичь в своём новом служении, знаться с ним — от себя удачу отпугивать.

Услышав подобное эхо своих былых рассуждений, Твердолюб чуть не бросился запальчиво спорить, но вовремя вспомнил о раковине, шумевшей прибоем, и промолчал.

— Был бы я песнопевцем, сложил бы сказ про Тужира Гуся, — размечтался Межамиров Щенок, когда уже гребли к своему берегу. Ему не давала покоя песнь Аптахара, хотелось немедленно ответить чем-нибудь своим, таким же величественным и могучим. Про Гуся же говорили всю зиму, эта притка и теперь была на устах.