Бусый Волк

Подходившие обменивались вежливыми приветствиями, после чего с не меньшим удовольствием, чем ребятня, вступали в перепалку. И важные взрослые мужатые бабы, и даже самые ветхие старики и старухи. Каждый стремился поддержать сородичей вовремя произнесённым острым словом. Битва есть битва, пусть и словесная, победа в ней привлекает ратную удачу, можно ли этим пренебрегать?

Рука дядьки Лося с сильными, натруженными пальцами легла на плечо Ульгеша, и мальчик с готовностью обернулся.

«Научи меня заботиться о тебе», – сказал он Лосю полгода назад, только-только выучившись слепливать вместе слова трудного для чужеземцев веннского языка.

«На что тебе?..» – удивился тот, сроду не нуждавшийся в поводырях.

«Ты слепой, – ответил юный мономатанец. – И моего отца ослепили и изгнали враги. Так говорит дедушка Аканума. Я должен буду сделаться ему опорой, когда настанет час, и я его разыщу…»

– Когда стояла Великая Ночь, – негромко проговорил Лось, – кто-то первым заметил, как бежали приспешники Тьмы отовсюду, где творилось веселье и смеялся народ. С тех пор мы чтим смех как священное оружие, приличествующее соратнику Светлых Богов… – Лось помолчал, подумал и довершил: – А сегодня мы все здесь Их соратники. Даже те, на ком личины слуг Мораны, кто будет защищать Ледяную Башню.

История Соболя

То, что лучший ратоборец Зайцев был пришлым, а Колояра родила своя мамка Белка, явилось, конечно, для «длинноухих» отменным щипком. За веннами испокон веку тянулась слава прирождённых неклюдов,[2] которые сидели сиднем по своим лесам, не очень-то высовываясь наружу, и подавно никого к себе не пускали. Дыма без огня, понятное дело, не бывает – но всё-таки, если бы кто посетил один за другим несколько веннских родов, почти в каждом обнаружилось бы по одному-два вабья.[3] Так называли венны людей, чужих по крови и языку, пришедших и оставшихся с ними «в едином хлебе, в одном дыму» – в особенности тех, кто своего изначального рода либо не знал, либо не хотел о нём говорить.

Таких вабьев на льду Крупца стояло сейчас двое.

Подкидыш Бусый был не в счёт: его с рук на руки приняли у вилл младенцем в пелёнках, его названая мать прикладывала к груди, его ни один язык не повернулся бы назвать чужаком.

И Ульгеш с дедом Аканумой были не в счёт, венны числили их просто гостями, ведь за полгода никак не станешь своим.

Первым вабьем был упомянутый Резоуст, евший хлеб с Зайцами, но о нём речь впереди. А вот второй вабья заслуживает рассказа прямо сейчас, потому что на кулачную потеху, совершавшуюся во славу Светлой стороны веннских небес, этот человек вышел не зрителем, даже не лихим бойцом, а – поднимай выше! – самым главным судьёй.

На Крупце его звали Соболем, хотя к роду Соболя, обитавшему на северо-востоке, он никакого отношения не имел. Просто на смуглом, с тонкими чертами лице привлекали внимание брови, сросшиеся над переносьем в одну, причём соболиной гладкости и густоты.

Дело было около тридцати лет назад…

Чужой человек пришёл на осеннюю ярмарку, где встречаются люди из разных веннских родов и куда, как известно, никому путь не заказан. В том числе и странно смуглым людям в ещё более странной одежде, прожжённой у далёких костров. Ещё не названный Соболем слонялся среди толпы, пристально оглядываясь по сторонам. Не приценивался к товарам, не покупал ни орехов, ни пирожков… словно искал кого-то, кого давно отчаялся найти.

Если оно и вправду было именно так, поиски Соболя и в тот раз удачей не увенчались. Зато произошло кое-что, чего он совсем не ожидал. Совсем рядом вдруг раздался глухой удар о землю, прихваченную первым морозцем… а потом дружно ахнули люди. Дружно и так, словно стряслось нечто непоправимо ужасное.

Что за безотчётная сила метнула Соболя туда, куда все оглянулись – он сам не мог бы сказать. Уж всяко не праздное любопытство. Эта сила заставила его оттолкнуть кого-то с дороги, и он увидел мальчонку, безжизненно раскинувшегося на земле. Малыш сорвался с высоченных качелей и угодил головой прямо о камень. Теперь из-под затылка густой лужей растекалась кровь. И хотя дыхание ещё надувало на губах пузыри, видно было, что кость-то проломлена, что вздохи эти – последние…

Соболь решительно сделал шаг и опустился возле мальчика на колени…

Закрыл глаза…

Многие потом утверждали, будто он улыбнулся.

Это была особая улыбка, порождённая отнюдь не весельем. Говорили, именно она остановила отца мальчишки, рванувшегося было отогнать от умирающего сына праздного чужака.

Такое выражение лица бывает у воина, очистившего свой дух и готового к поединку, к жизни и к смерти. Веннские мужчины в этом кое-что понимали. И отец раненого мальчонки тоже что-то понял, он остановился и отступил прочь… но для Соболя скрученный горем венн уже был смутно видимой тенью. Ярко и чётко в тот миг Соболь видел то, что оставалось недоступным обычному взгляду.

Свою Соперницу в намечавшемся поединке.

Высокую худую женщину с длинными распущенными седыми волосами, облачённую в длинную белую рубаху и тёмно-красную понёву…