Бутафория (СИ)

Я веду постоянную борьбу, бесконечный спор в своей голове — что же это — к лучшему? Может, мы сами сворачиваем не в ту сторону, и затем карма даёт о себе знать? Если бы я подумала заранее своей деревянной головой с куском скорлупы от ореха вместо мозгов, что нельзя мстить людям, нельзя им грубить, нельзя отталкивать людей, которые всего лишь навсего хотят узнать тебя получше. Нельзя воровать их телефоны. Нельзя читать чужие переписки. Нельзя лезть не в своё дело.

Последнее я, пожалуй, напишу помадой на лбу.

Вильде влюблена в Вильяма с самого начала. То, что она вдруг захотела ему отомстить — это можно списать на «была дурой в состоянии аффекта и жуткой депрессии». Её мозг в тот момент был отключен. Девушка понимала, что нельзя настолько унижаться перед парнем, беспричинно отсылая фото голой груди. Она и сейчас это понимает. Только вслух признать не может. Мне, правда, было очень жаль эту дурочку. Она натворила глупостей, из-за чего вся школа увидела пикантные подробности её тела. Но почему она решила сделать крайней именно меня? Ведь незадолго до этого происшествия, я застукала Вильде и Вильяма в туалете. Девушка не показалась мне смущённой или испуганной. Позже она начала писать на Фейсбуке мерзости про меня, мол, я люблю подсматривать за их… совокуплением.

Фу. Просто фу.

Нельзя грубить людям. Нельзя лезть не в своё дело. Клевета — грех.

Может, позор Вильде — искупление вины за то, что она насмехалась надо мной в интернете, и даже ни разу не извинилась? Поверить не могу, ради Вильде я решила, что украсть телефон у Вильяма — лучший вариант?

Неудивительно, что теперь Вильям с грохотом закрывает дверь прямо перед моим носом.

Исходящий в телефоне. Отец. Это отец!

— Папа! — чуть ли не со слезами я чисто на автомате повышаю свой голос от счастья и облегчения.

— Нура, девочка моя, — голос отца доносится до моих ушей тёплыми и родными нотками.

— Я так рада, что ты позвонил. Нам нужно встретиться. Когда ты…

— Я уехал, Нура. Далеко и, скорее всего, навсегда, — грустно говорит папа.

Быстрым движением руки я отодвигаю телефон от уха и нажимаю на «завершить разговор».

Сука! СУКА!

Хочется кричать о своей беспомощности. Отец не приедет. Мать ебёт какого-то испанца. Вильям меня ненавидит. Вильде циничная и подлая шлюха, которая наверняка продолжает клеветать на меня за спиной. Ева уехала со своей матерью, даже не вспомнив обо мне. Ненавижу. Ненавижу их всех.

— Чтоб вы сдохли! — ору я, замечая, что парочка прохожих с ужасом оглядывается мне в след. — Чего смотрите? Вас я тоже ненавижу! Пошли на хуй!

Ноги несут меня на поляну около школы. Через десять минут упрямо сдерживаемой истерики по пути, я добираюсь до слегка пожелтевшей травы, и падаю лицом прямо себе на сумку, которая ещё секунду назад резким швырком летела вниз. Кажется, я лежу здесь уже достаточно давно. Люди проходят мимо, но не замечают меня. Не замечают человека, который сейчас готов буквально сброситься с обрыва. Человека, который вдруг стал безразличен ко всему. Я слышу, как где-то вдалеке кто-то смеётся. Кто-то слушает музыку. Кто-то разговаривает. Они просто живут, ни о чём не думая. А я вот, кажется, уже мертва. Ничего не чувствовать - это очень странно. И очень страшно. Вдруг я такой и останусь?

Понятия не имею, что я буду делать дальше. Как мне поступить? Отца уже не вернуть, что бы я ему не сказала тогда по телефону, этого не изменить. Куча пропущенных звонков от папы тоже ничего не изменит. Слова — это сила. Но какой в этом смысл, когда отец уехал от своей дочери, променяв семью на другую? Я очень его любила, но сейчас ничего не чувствую к этому мужчине. Даже как-то странно. А мать… лгунья. Со слезами на глазах она клялась, что очень хочет вернуть отца. И что она делает? Правильно, ебёт испанца. Интересно, и как же это поможет вернуть папу в семью?

Может, поэтому он и бросил маму. Может, она ему изменила. Она ведь явно чего-то недоговаривает. Кажется, я многого не знаю.

А Вильям…

Пошёл на хуй, Вильям. Ты столько дерьма наделал в жизни, но тебя, уверена, прощают. Ты избил своего лучшего друга ради какой-то шлюхи. И тебя простят за это.

Боже, я защищаю Шистада? Поверить не могу.

Кто-то подходит ко мне сзади и садится рядом. Закуривает сигарету. Я слышу, как этот «инкогнито» вдыхает дым и выдыхает его со словами:

— Нура, смотрю, у тебя тоже проблемы, да?

С интересом я разворачиваюсь к этому человеку.

— Исак, что ты здесь делаешь?

— Неважно. Почему ты лежишь здесь?

— Неважно, — отмахиваюсь я. — Почему «тоже»? Что случилось?

— Какая разница, если слова ничего не решают, — грустно вздыхает парень. — Я сотню раз пытался доказать, что не я подпалил урну в туалете. Но директор уверен, что, раз от меня воняло травкой в тот день, значит, я как-то к этому причастен. Какой смысл вообще открывать свой рот, если тебя тут же заткнут своим «я уверен в том, что это ты!».

— А доказательства? — возмущаюсь я. — Это ведь не ты. В тот день, когда нас всех выгнали на улицу… ты был с нами. Ты не мог подпалить урну, ведь в этот момент ты был в классе. Я — твой свидетель.