Бувар и Пекюше

До сих пор они никакого эха не замечали, — очевидно, мешала липа; теперь же оно появилось благодаря пагоде, стоявшей против риги, конёк которой возвышался над буками.

Забавы ради друзья выкрикивали что-нибудь смешное, а Бувар придумывал игривые и даже непристойные словечки.

Он несколько раз ходил в Фалез, якобы за деньгами, неизменно возвращался с небольшими свёртками и запирал их в комод. Однажды утром и Пекюше отправился в Бретвиль, вернулся оттуда очень поздно с корзиной и спрятал её под кроватью.

Проснувшись на следующее утро, Бувар страшно удивился. Два первых дерева тисовой аллеи, ещё накануне шарообразные, походили на павлинов; усиливая сходство, рожок с двумя фарфоровыми пуговицами изображал клюв и глаза. Оказывается, Пекюше встал в этот день на заре и, дрожа от страха, что Бувар его увидит, подстриг оба дерева по рисункам, присланным Дюмушелем.

За последние полгода другие деревья той же аллеи приобрели сходство с пирамидами, кубами, цилиндрами, оленями и креслами, но ничто не могло сравниться с павлинами. Бувар признал это и расхвалил друга.

Сославшись на то, что он забыл лопату, Бувар увлёк Пекюше в лабиринт; на самом деле он воспользовался отсутствием приятеля, чтобы соорудить нечто невиданное.

Калитка, выходившая в поле, была покрыта слоем гипса, а в него вмазаны в строгом порядке пятьсот трубок, изображавших абд-эль-кадеров, негров, обнажённых женщин, лошадиные копыта и черепа.

— Понимаешь моё нетерпение?

— Ещё бы!

От избытка чувств они обнялись.

Как всем художникам, им недоставало восторгов публики, и Бувар задумал дать званый обед.

— Берегись! — сказал Пекюше. — Не то пристрастишься принимать гостей, а это бездонная бочка!

Все же было решено устроить обед.

С тех пор, как Бувар и Пекюше поселились в этих краях, они жили очень уединённо. Желая с ними познакомиться, все соседи приняли приглашение, за исключением графа де Фавержа, вызванного по делам в Париж. Вместо него явился управляющий г‑н Гюрель.

Трактирщику Бельжамбу, бывшему когда-то шеф-поваром в Лизье, было поручено приготовить различные блюда. Он же рекомендовал друзьям официанта. Жермена взяла себе в помощницы птичницу. Обещала также прийти Марианна, служанка г‑жи Борден. С четырёх часов пополудни ворота поместья были растворены настежь, и оба хозяина с нетерпением ожидали гостей.

Первым пришёл Гюрель, но он замешкался под сенью буков, чтобы надеть сюртук. Затем появился кюре в новой сутане, а минуту спустя г‑н Фуро в бархатном жилете. Доктор вёл под руку жену, которая ступала с трудом, прячась от солнца под зонтиком. За супругами колыхалась волна розовых лент — это был чепчик г‑жи Борден, одетой в пышное шёлковое платье с отливом. Золотая цепочка от часов красовалась у неё на груди; на руках в чёрных митенках сверкали кольца. Наконец пожаловал нотариус Мареско в панаме и с моноклем в глазу, — официальная должность не мешала ему быть светским человеком.

Пол в гостиной был так хорошо натёрт, что стал скользким, как каток. Восемь утрехтских кресел стояли вдоль стены; на круглом столе посреди комнаты возвышался погребец с ликёрами, а над камином висел портрет Бувара-отца. Из-за неудачного освещения рот у него казался кривым, глаза косили, плесень, появившаяся на скулах, походила на бакенбарды. Гости нашли, что сын похож на отца, а г‑жа Борден добавила, поглядывая на Бувара, что его отец был, как видно, красавец мужчина.

Ждали целый час; потом Пекюше объявил, что можно перейти в столовую.

Белые коленкоровые занавески с красной каймой были задёрнуты, как и в гостиной; золотистые лучи солнца падали на деревянную обшивку стен, единственным украшением которых служил барометр.

Бувар посадил обеих дам рядом с собой; Пекюше сел между мэром и кюре; обед начался с устриц; увы, они пахли тиной! Огорчённый Бувар рассыпался в извинениях; Пекюше выбежал на кухню, чтобы отругать Бельжамба.

За первой переменой блюд, состоявшей из камбалы, слоёного мясного пирога и голубей с грибами, гости обсуждали способы приготовления сидра.

Затем разговор зашёл о кушаниях удобоваримых и неудобоваримых. Разумеется, попросили высказаться доктора. Он судил обо всём весьма скептически, как человек, познавший глубины науки, но совершенно не терпел возражений.

К мясному филе было подано бургундское. Вино оказалось мутным. Бувар сослался на неудачно выбранную бутылку, велел откупорить три других, столь же мутных, затем налил гостям Сен-Жюльена, явно не перебродившего. Гости приумолкли. Улыбка не сходила с лица Гюреля. Официант громко топал по плиточному полу.

Госпожа Вокорбей, угрюмая на вид толстушка (к тому же на последнем месяце беременности), за весь вечер не раскрыла рта. Не зная, как занять соседку, Бувар заговорил о театре.

— Жена никогда не бывает в театре, — заметил доктор.

В бытность свою в Париже г‑н Мареско ходил только к итальянцам.

— Ну, а я, — проговорил Бувар, — я частенько ходил в партер Водевиля смотреть фарсы.

Фуро спросил у г‑жи Борден, любит ли она шутки.

— Смотря по тому, какие, — ответила она.