Бузина, или Сто рассказов про деревню

Фаддей Матвеич и бабка Колыванова Нюра жили как сыр в сливошном масле. Едва не катались. Но все своим трудом по причине работящего устоя внутри. Фаддей как в войну начал работать, только родившись, так и продолжил, все власти пережив на трудовых фронтах, где маленько оглох от шума поступи пятилетки. Нюра Колыванова малька запоздала насчет будней, но хорошо впряглась в преодоление разрухи, которой в Пестряково, Спаси Господи – и не было никогда. Нюра выучилась учительшей и давала строгости всяким Филиппкам, потому целые поколения пестряковцев провели учебные года у печки носом в угол. Зато нраву вышли доброго и «жи-ши» писали как надо, а не как слышно. Баба даже обросла против воли книгами, потому как про грамматику в русском языке никто не знал, сколько понаписано. Бабу Нюру с дедом как-то пригласил к себе в город художник Леонид, загостившийся по причине разлива реки в Пестряково. Ну д так че? Гощевать дело приятное, когда быстро. Они в баню сходили, яблук полны корзины набрали, отцедили самогона лучшей выдержки трехдневной, даже рыбы копченой взяли с избыткою. А и брусники с медом. Так и всякого много?! Баба хотела и бочку с капустой, но в автобус не пролезло. И обосновались они аж на третьем от земли этаже. Художник Леонид знаменит был и дальше Пестряково, но темы сюжетов черпал на месте. Ой, как же бабе понравилось в городских условиях быта! Кругом те книги, кровать с подзорами, телевизор с разными шалостями, нова скатерть морозного узору. И рамки повсюду стоят для чего невесть уж больно дорогие, вызолоченные. Фаддей все скучал нащот земельных работ и даже спроворился вокруг дома рябины насажать, чтобы, значит, глазу добро было. А художник хитрый! Уйдет в свою каморку, чтобы краскою не пахло, и малюет день за днем. А баба с дедом сидят, рассматриват пейзажи в окнах да обилие картин в квартире. Баба Нюра и Пушкина углядела. Это, – говорит, – у нас в школе такой же, но сильно рябой от мух. Она и думала, Пушкин, дескать, после болезни, оспою битый. А на полочке у Леонида его бюст стоит в кепочке, чисто Ленин. Токо не белёный, но с хитрым прищурцем. Так сидели они пару недель, затосковали по кедровым орешкам. Скоко часов натикало, – баба спрашиват. А у хитрого художника будильник с кукушкою к стенке отвернут. Дескать, часы идут, а работу работай. Опять чаи взялись гонять, а дед возьми, на, тебе, – подстаканник на голову приладь – я, говорит, царь Пестряковский! До чего они Леонида доглумили, он быстро с них картину написал и отправил в деревню, картошку убирать. Колбасы с собою дал и еще клюквы мелкой соленой, в жестяной банке. Икра написано. И, простите, сыра завалящего в плесени. Ну, баба с дедом печенья купили в дорогу, пива всякаго, да и потряслись назад. Хорошо, сказали, в городе – но локтям не потолкать, как теснота-та. И попросили Леонида к ним ехать жить насовсем. А баба обещала ему про «жи-ши» все точно обсказать!

Снежный заяц