Бузулуцкие игры

— А вот мы… этого, рано нам еще песни петь. В смысле — поздно уже! Ты прикинь, что о нас люди подумают? А если какой-нибудь дурак в область сообщит? Да нас во всех смертных грехах обвинят — допились, скажут, до того, что всю ночь на улицах песни голосили! Не-е, мужики, нам в гостиницу надо. Посидели, погуляли — и хватит. Утро вечера мудренее, товарищи, утром и разберемся что к чему. И с черепами этими каменными разберемся, и со скотиной больной, которую заготовителям резать надо. Опосля, мужики, опосля! Забыли, что такое Бузулуцк? Тут на одном конце зевнешь, на другом доброй ночи пожелают!

Приплетая к происходящему областное начальство и возможные жалобы населения, Рудольф Константинович кривил душой. Еще в кафе он с душевной теплотой вспомнил о секретарше райкома Клавочке, с которой познакомился в приемной у Митрофана Николаевича Пригоды в прошлом году. Помнится, против ухаживаний секретарша тогда не возражала. Но и вольностей особых не допускала. Поведение ее было по провинциальным меркам обычным, в меру игривым и обещающим, но сейчас в разгоряченном мозгу Скубатиева вежливость секретарши показалась ему влюбленностью. Теперь Рудольфу Константиновичу казалось, что Клавочка была в него влюблена, влюблена отчаянно, и только внутреннее джентльменство его, Рудольфа Константиновича, не позволило ему воспользоваться этой влюбленностью, как воспользовался бы ею любой другой командированный, обладающий меньшим тактом и воспитанностью.

Еще через двести метров он уже был твердо уверен, что всю свою жизнь Клавочка ждала именно его, Скубатиева, но он, занятый организационной работой и важными делами партийного строительства, не понимал этого. Клавочка! Бедная девочка! Сейчас она была желанна Рудольфу Константиновичу, и даже под угрозой расстрела Скубатиев не признался бы себе в том, что до сегодняшнего вечера он не вспоминал о существовании этой женщины, что ее просто не существовало в его городской суматошливой жизни. Разгоряченному Рудольфу Константиновичу казалось, что он любил эту женщину всю свою жизнь.

«Уложу этих, — думал он, инстинктивно отставая и тем уже отделяя себя от собутыльников. — А сам пойду к Клавочке. Знает ведь, что я приехал, ждет небось, наверняка ждет!»

В воспаленной любовным томлением голове Рудольфа Константиновича вставали картины ожидающего его прихода Клавочки: белая скатерть на столе, взволнованная русская красавица, расхаживающая по комнате и время от времени нервно поглядывающая на часы и на дверь. Нехитрые провинциальные закуски на столе, графинчик густой и сладкой настойки, ожидающей своего часа…

Митрофан Николаевич Пригода подхватил Скубатиева под руку.

— Чего загрустил, Константиныч? Завтра на Ивановские пруды рванем! Помнишь, какие там карпы?

В гостинице они долго топтались в зале провинциального люкса. Не зря была захвачена из кафе бутылка «белой» — пили «посошковую», потом «стременную», потом снова вернулись к «посошковой» и, опростав рюмки, принялись пить за любовь. Цыцыгуня почему-то прощался с Небабиным: охватив его за толстую шею, он все порывался наклонить к себе покачивающегося Ивана Яковлевича, чтобы запечатлеть на пухлой щеке Ящура Цаповича прощальный поцелуй. Наконец все распрощались. Дверь номера за районными руководителями закрылась, и Цыцыгуня все-таки поцеловал ветврача, опрокинув его на диван. Обцеловав ветврача, Цыцыгуня задремал на диване, закинув ноги на валик. Одна нога по-прежнему была в пыльном австрийском полуботинке, вторая молочно светилась, и с нее свисал черный шелковый носок. Небабин с доброй пьяной улыбкой некоторое время уговаривал Цыцыгуню лечь в постель, но тот сонно отмахивался и отводил руку Ивана Яковлевича в сторону.

Рудольф Константинович посидел, неодобрительно глядя на эти безобразия, потом встал и решительно направился к выходу.

— Константиныч, ты куда? — окликнул его ветврач.

— Да зуб что-то ноет, — не оборачиваясь, сказал Скубатиев. — Вы ложитесь, Иван Яковлевич, ложитесь. А я пройдусь, воздухом подышу. Погодка сегодня больно чудесная!

— А с Цыцыгуней что делать? — спросил ветврач. — Что ж мы его так и оставим на диване на всю ночь?

— Пусть лежит, — закрывая за собой дверь номера, принял решение Рудольф Константинович. — Чего ж мужика беспокоить?

На улице было славно. Оглядевшись, Скубатиев сориентировался и бодро затопал по широкой тропинке вдоль еще не просохшей улицы.

Дом секретарши Клавочки он нашел без особого труда — по синим ставням и коричневым от олифы воротам. Ворота были незаперты, и сердце Рудольфа Константиновича предвкушающе екнуло. Миновав дорожку, обсаженную садовыми ромашками, Рудольф Константинович поднялся по скрипучим ступенькам крыльца и осторожно по-доброму постучал.

— Сейчас, сейчас, милый! — певуче отозвался из-за двери знакомый голос, заставивший Рудольфа Константиновича радостно затрепетать. Узнала все-таки Клавдия о его приезде! Руки у Скубатиева захолодели.

Звякнула щеколда, дверь распахнулась, и влюбленный чиновник увидел знакомую кудрявую головку.