Бузулуцкие игры

И разогнать их по чабанским точкам тоже вряд ли удастся. Легионеры крепки своим братством, сплоченностью. Чего ж им на чабанские точки разъезжаться, коли у них в районном центре прекрасные казармы? Да и жизнь пошла вполне человеческая. Попробуй оторви их от Бузулуцка, сразу недовольство и волнения спровоцируешь! Легче самому удавиться, чем быть вовлеченным в бессмысленный и беспощадный бунт!

Онгора отставил стакан с чаем и посмотрел на районных руководителей. Бледные и усталые, они смотрели на экстрасенса, как на спасителя.

— Думать надо, — сказал Онгора. — Крепко подумать надо, чтобы не промахнуться. Прикинуть надо, какой прием применить…

— Черная магия? — с уважением и опаской поинтересовался Волкодрало.

Онгора задумчиво пожевал губами.

— И черная, и белая, — сказал он, назидательно подняв палец. — А может, и обе сразу — для надежности. Тут главное — не ошибиться. Где их впервые заметили? И когда это было?

Пригода и Сафонов переглянулись. Волкодрало задумчиво прикрыл ладонью глаза.

— Было это в аккурат на день рождения Ильича, — сказал он. — И шли они от меловых гор, что у совхоза «Красный курень». Гроза только прошла…

— Извиняюсь, — сказал Онгора. — Вы сказали, день рождения Ильича… Это которого?

Пригода прищурился и внимательно посмотрел на экстрасенса.

— А Ильич у народа один, — сказал он. — В апреле у него день рождения, у нашего Владимира Ильича, товарищ Онгора!

— Да-да-да, — торопливо согласился Онгора. — Это я просто, не подумав, спросил.

Глава двадцать пятая

— Козлы поганые! — ревел у казармы Плиний Кнехт. — Всех порежу! А-ааа! Гады! Всю жизнь мстить буду! А-аа-ак! А-ак! Всех попишу! Волки позорные!

Корникулярий деловито и обыденно отсчитывал удары, которыми разрисовывали молочно-белый зад дезертира и казнокрада два дюжих ликтора.

— Пустите! — ревел Плиний Кнехт. — Цивис Романус сум! Цивис я, суки, цивис! Прав таких не имеете! Все цезарю отпишу! Он вас, падл, в Парфянию загонит, к армянам! А-ак! А-ак! Он вам пасть порвет, сучки заборные!

Легионеры лениво наблюдали за телесным наказанием товарища по службе. Косвенным виновником порки оказался Ромул Луций, который по здравому размышлению осознал, что с Плинием Кнехтом ему не по пути, и заложил его, обратившись с доносом прямо к центуриону. Птолемей Прист доносчиков не любил, но тут же принял необходимые меры, и Плиния Кнехта задержали на выходе из казарм с кожаными мешками, в которых хранилась казна легиона. Когда Присту доложили о задержании преступника с поличным, центурион приказал, чтобы наутро все были ин плево — в полном, значит, составе.

Ночная баталия в уютном доме бывшей партийной гетеры настроила центуриона на снисходительный лад, оттого и приговор был на редкость милосердным. Плиний Кнехт уберег не только свою нерадивую голову, но и блудливые руки. «Сто плетей! — переговаривались легионеры в строю. — Повезло ублюдку. Конечно, эст модус ин релис, но ведь чужак, привык по своим лексам жить. Но всыпать ему, конечно, надо ларго ману, чтобы с месяц сидеть не мог и эту самую щедрую руку вспоминал. Блажь выбьют, желание служить останется!»

Плиний Кнехт вспомнил и о вероломном напарнике.

— Ну, Севырин! — взвизгивая от ударов свистящего волосяного бича, снова ожил он. — Ну, Юрий Ромул! Не жить тебе, падла, не жить! На зоне с тебя спро-осят! Спро-о-о-осят, Юрок! Продал кореша! Продал кореша! Продал кореша! — От боли Плиния Кнехта заклинило, но очередной умело нанесенный удар перевел пластинку дальше: — Умоешься, сука! Кровью умоешься!

К сидящему в тени центуриону подошел подполковник Дыряев. Начальник районной милиции был в форменной белой рубахе с погонами, строго отутюженных форменных брюках и в лакированных ботинках, отражавших мужественный лик подполковника и его форменную фуражку с высокой тульей.

— По какому случаю построение? — поинтересовался подполковник, садясь на свободный конец скамьи.

— А-а, — махнул рукой центурион раздраженно и вместе с тем по-античному беспечно. — Натурам экспеллас фурца, тамен ускви Рекуррет! Дура некесситас, Федор.

— Квос верба поп санат, вирда санат! Амор сцелератус ха-бенди, Федор!

— Горбатого могила исправит! — услужливо принялся переводить оказавшийся рядом с начальством Гладышев. — Жестокая необходимость! Кого не исцеляет слово…

— Да не тарахти, — благодушно махнул рукой подполковник. — И так, значит, все понятно. Преступную страсть к стяжательству, так сказать, розгами выправляют. А мы, понимаешь, только арестовываем, — с некоторой завистью вздохнул он. — А вот чтобы так, непосредственно воспитанием заняться, нам, брат, законы не дозволяют. Мы, Птолемей, с преступлением больше словом боремся. Пальчиком грозим, понимаешь, вместо того чтобы вот так — кнутом да по голой жопе!

— Надо, Федор, ад хоминем, — сказал центурион. — Если руки лан гас, длинные есть, если хомо алиене аннементе, надо рубить, Федор, — и Птолемей Прист выразительно рубанул ребром ладони по кисти левой руки.