Быль и небыль

Вдруг хозяин идет. И кто ж, ты думаешь? Свояк мой, женкин брат! Поглядел он на меня, гумешко запер и давай нас имать.

Тот воробьишко-то, другой, куда-то сунулся под тес, да и улетел. А мне дело непривычное, — меня свояк поймал да и за пазуху. Я дрожу, сердца не слышу, а он идет себе.

Принес домой и говорит:

— Ну, мама, я зятя поймал.

Матка и всполохнулась:

— Поймал, доброхот? Кидай его в печь!

Ой, испугался я. Конец, вижу, пришел.

Вдруг тесть с кровати встает. Рукой по столу стукнул, кричит:

— Эх ты, старая чертовка! Что было, то забыла! Когда этот воробей кобелем бегал, он и тебя, и меня, и сынка до смерти загрызть мог, да ведь не загрыз, а помиловал. А ты его — в печь!

Я слушаю, что старик говорит, а понять не могу, когда это я их помиловал?

А потом, как поглядел получше, так и догадался. Свояк-то мой волком к нам в стадо приходил, коров давить, тестя я в гостином дворе душил, а тещу из царского дворца вон выбросил. На всех троих зубки мои до сих пор видны. Памятку-то им оставил, а смерти не предал, — что правда, то правда. Живы.

Взял меня старик в руку, с ладошки на ладошку перекинул да как бросит об пол.

— Был ты воробьем, стань молодцом!

И стал я опять человеком, как прежде был, как давно не бывал.

Тесть говорит:

— Пеки, старая чертовка, блины, а ты, сынок, за вином сбегай. Надо зятя угостить.

Сын сбегал, принес цельную четверть. Старуха блинов напекла.

Выпили мы, закусили, как полагается.

— Ну, — говорит старик. — Довольно ты, зятек, намытарился. Вот тебе узда. Придешь домой, твоя хозяйка с дружком на кровати спит. Она у стенки, а тот с краю. Хлопни их со всего маху и скажи: «Был молодцом, стань жеребцом! Была молодица, стань кобылица!» — и будет у тебя пара вороных. А как захочешь отвернуть, так опять хлопни и скажи: «Была кобылица, стань молодица! Был жеребец, стань молодец!» И опять они люди будут.

Пошел я домой, да как сказано, так все и сделал.

Видишь, у меня около дверей стенка вырублена? И не хотел, а вырубил. Коней-то через дверь не выведешь.

Поездил я на тех конях вдосталь, бревна на них возил, да ведь какие бревна! С вершинами да сучьями! Роздыху своим вороным не давал, и до того их, голубчиков, заездил, что порожни дровни волочить не стали.

Тут уж я раздобрился, пожалел их. Хлопнул уздой и говорю:

— Была кобылица — стань молодица! Был жеребец — стань молодец!

Ну, жеребец — тот сразу давай бог ноги! И на двух, как на четырех, убежал. Скрылся с нашего краю, а куда — не знаю.

А кобылица и сейчас при мне, старая уже стала, сивая — сам погляди.

Вот какие чудеса на свете-то бывают.

А ты говоришь — щука!

Фалалей Фалалеев сын

Было это не очень давно, да и не очень от нас близко.

Жил на свете мужик по имени Фалалей Фалалеев сын.

Был он не так, чтобы богатый, да и не бедный, не так, чтобы старый, да и не молодой, не так, чтобы умный, да и не глупый.

Словом сказать, мужик как мужик: вроде батьки, вроде деда, вроде соседа.

Одним Фалалей на людей не похож. Люди живут — хлеб жуют. Днем дело делают, ночью сны спят.

А Фалалей днем-то как все, а ночью-то — как никто.

Ночью ему не спится, не снится, только зря подушку пролеживает. Все лежит и от звезды до звезды одну думу думает: долго ли мне на этом свете жить и что мне на том свете будет?

Думал, думал, ничего не придумал, только иссох весь, почерствел, пожелтел — смотреть жалко.

Вот раз приходит к им на двор старушечка-богомолка, из странных. Поглядела на хозяина и спрашивает:

— Ты что ж это, батюшка, истлел как? Или хворь ненароком прикинулась? Так ты бы помолился Миколе-угоднику, молебен отслужил, свечечку поставил… Он до нашего брата милостивый.

Ушла старушка, а Фалалей и думает:

«А ведь и впрямь, чем попусту с боку на бок поворачиваться да голову зря ломать, — стану-ка я Миколе милостивому поклоны бить. Авось, он меня и просветит. Ведь не клад прошу…»

И с того дня сильно начал он докучать угоднику. Все уж спят в дому, старые и малые, а он знай — шепчет, шепчет, молится.

Ну, вот, в самый канун Миколы летнего — уж под полночь подходило — он и слышит: стукнули в окошко.

— Фалалей! А, Фалалей!

Отворил он окошечко. Видит, стоит старичок, в чистенькой ряске, в светленьких лапотках.

— Кто такой? Зачем бог принес?

— Собирайся, Фалалей.

— Спятил, дед! Это на ночь-то глядя?

— Самое теперь время.

— Да куды же?

— Вот на! Спрашивает! Куды просился. Ох, и надоел ты мне, Фалалей! Ох, и надоел! Кажную ночь бубнит-бубнит… Привязался как банный лист. Ну, ладно уж, пойдем — посмотришь, какое место тебе уготовано, и меру дней своих измеришь.

Испугался Фалалей.

«Что, — думает, — это уж не помирать ли мне пора?!»

— Батюшка, — говорит, — заступник! Милостивец! А далеко ли нам идти-то?

— Зачем далеко? От вас и на тот свет — рукой подать, а моя хата не доходя будет. Недалеко.

Отлегло у Фалалея от сердца. Собрался он разом. И пошли.

Идут, идут, долго, коротко ли, вёдром ли, погодкой ли, — местность Фалалею вовсе незнакомая. Да благо старичок дорогу знает. Он с тропочки — на стежку, со стежки — на дорожку… Вел, вел и привел. Пришли — не устали.