Быль и небыль

Да Илья Муромец никогда на золото не льстился. Посмотрел он направо, посмотрел налево, не взял нисколечко и пошел обратно на вольный воздух, на белый свет.

Сел на коня, вернулся опять к придорожному камню. На белом камне две надписи новые, а третья — старая. Стер он надпись старую и написал новую: «Ездил тут Илья Муромец, а богат не бывал».

Написал такие слова и поехал дальше в родные места, в город Муром, село Карачарово.

Как прибыл домой, обрадовались родители — не ждали они, не гадали сынка увидать.

А Илья смотрит на них, дивится: очень уж прытко старички состарились.

Пожили они еще с месяц и померли. Похоронил их Илья Муромец с почетом, и в скором времени сам преставился.

А всего житья ему было полтораста лет.

Солдат Тарабанов и Саура-слуга

Пошел отставной солдат Тарабанов странствовать. Он шел неделю, другую и третью, шел целый год и попал за тридевять земель, в тридесятое государство. А в том государстве места глухие, леса дремучие, — зашел он в такую чащобу, что, кроме неба да деревьев, и не видать ничего.

Долго ли, коротко ли, плутал он, плутал — и выбрался на чистую поляну. А на поляне огромный дворец выстроен.

Смотрит он на дворец, дивуется — эдакого богатства ни выдумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Обошел кругом — ах, дворец! Всем хорош — одного недостает: нет ни ворот, ни подъезда, ни крылечка, ни хода, ни выхода.

Как быть? Глядь — длинная жердь валяется. Поднял ее Тарабанов, приставил к балкону.

— Эх, — говорит, — вывози, кривая! Подымай, прямая! — Напустил на себя смелости, да и полез по той жерди.

Влез на балкон, растворил стеклянные двери и пошел по всем покоям. Чисто, светло, просторно, только пусто, — ни одна душа не попадается.

Заходит солдат в большую залу, глядит: убранство богатое, хорошее, а посередке стол стоит, круглый, будто солнышко. На столе — двенадцать блюд с разными кушаньями и двенадцать графинов с разными винами.

Как посмотрел Тарабанов на этот стол, так и захотелось ему есть. А время-то самое обеденное — полдни. Вот он взял с каждого блюда по куску, отлил из каждого графина по глотку — выпил и закусил.

Умеренно взял, а все-таки с дороги разобрало — потянуло вздремнуть. Залез он на печку, ранец в голова положил, шинелью прикрылся и лег отдыхать.

Не успел задремать хорошенько, прилетают в окно двенадцать лебедушек, ударились об пол и сделались красными девушками — одна другой лучше. Положили они свои крылушки на печь, сели за стол и начали угощаться — каждая со своего блюда, каждая из своего графина.

Вдруг одна де́вица говорит:

— Сестрицы, а сестрицы! У нас нонче не ладно. Кажись, ви́на отпиты и кушанья початы.

— Полно, сестрица! Ты завсегда больше всех знаешь!

Тут солдат поднялся тихонько, руку высунул, да и стянул с печи пару крылушек. Той самой девицы крылушки, что догадливей всех была. Взял и спрятал.

Вот девушки-лебедушки напились, наелись и скорей к печке — крылушки свои разбирать.

Все разобрали, ан глядь — одной пары-то и не хватает.

— Сестрицы, а сестрицы! Моих крылушек нету!

— О-о! Выше всех летала, да ниже всех и села! Ничего! Ты — хитрая — и без крылушек полетишь.

Ударились они об пол, оборотились лебедушками и улетели все одиннадцать в окно. А двенадцатая осталась. Мечется по горнице, плачет.

— Ах, беда, — говорит, — ах, беда!

Жалко стало солдату. Вылез он из-за печки и говорит:

— Да не горюй ты! Это я твои крылушки прибрал.

Она и так и эдак.

— Сделай, — говорит, — милость, отдай! Не пожалеешь!

А он головой качает.

— Нет, — говорит, — пожалею! Уж ты плачь — не плачь, проси — не проси, а не видать тебе твоих крылушек. Оставайся со мной!

— Как так?

— А так. Иди за меня замуж! Станем вместе жить.

Она пуще плакать. А потом глядит: парень видный, на груди — медаль… Опять же — солдат, бывалый человек — знает, какой рукой усы крутить… Ну, и согласилась.

Повела она его в подвалы глубокие, отперла большой сундук, железом окованный, и говорит:

— Ну, забирай золота, сколько снести можешь, чтобы было чем жить — не прожить, было бы на что хозяйство водить.

Тарабанов рад стараться, насыпал полны карманы золота. Потом ранец с плеч, давай добришко свое разбирать. Старые рубахи прочь, и портянки туда же — не жалко!.. Опростал ранец и набил доверху золотом.

Собрались, значит, и пошли вдвоем в путь-дорогу. Долго ли, коротко ли, вёдром ли, погодкой ли, — пришли в столичный город.

Стали на квартиру, живут — лучше не надо.

Они себе живут, а деньги плывут. Они живут, а деньги плывут… Солдат — он легкий человек: с кем пьет, того угощает, кому в долг дает, с того назад не берет.

Глядь — был мильён, осталось сто рублей с рублём.

Долго не наживешь.

Жена говорит:

— Ладно, не пропадем. Рубль мне на харчи, а сто рублей тебе, поди в лавку и как есть на всю сотню купи шелку разного.

Пошел он в лавку, на всю сотню шелку купил. Себе один гривенник оставил — на косушку.

Приходит домой, подает жене сверток.

Она развернула и говорит:

— Хорошо. Только зачем не на сотню купил?

— Как не на сотню? На сотню!

Она головой качает.

— Без косушки! — говорит.

Он диву дался.

«Вот, — думает, — хитрая! Всю подноготную знает».