Быль о Черном Коте-Певуне

— Ну что, Живорот, готов узреть весь ужас лихой чащи? — чуть ли не про себя проговорил кот, во время преодоления лесных преград, то мчась на четырёх конечностях, держа клинки в зубах, то скача от ветки к ветке, оставляя бурьяны и топи позади. И поначалу эти слова не вселяли никакого страха — чего уж там, Живорот в настоящем лесу столько дичи зарубил, что знает данный лес, или хотя б его ближайшую к охотничьей избе часть наизусть. Да и не понимала душа мужчины: с чего это вдруг лес стал проклятым, коли ходили они в него часто и ничего не случалося, вот только новости о том, что покинули этот лес богатыри, наводили на то, что по данной причине теперь лезет всякое лихо из него.

Размышления эти дошли и до кота, и до навьи, что за счёт того, что летала, уже настигла оборотня, и пока оставалась в каком-никаком трезвом от проклятия сознании, дала ответ:

— Новоградские колдуны и богатыри сдерживали нечисть долгое время, пока князь в княжестве бытовал. За это время люди лихого натворили во всём княжестве. А лихо не спит, лихо помнит всё, потому, как князь из княжества уехал в Киев, сдерживать смерду стало некому, а родилось её ой как много за это время, — тут же Живоротская душа заметила, как побагровели листья, как посерела трава и как земля осушилась чуть ли не в мгновение. Густой туман, словно парное молоко, окутал каждый шаг этой некогда для охотников в летнее время зелёную-презеленую чащу. Олени в страхе бежали оттуда в сторону, где не так ужасно, где не так смердит. Послышались волки, что скудно выли, не как мощные и свирепые животные, что могут навести ужас, а словно шавки подзаборные, что получили хворостиной хлёстко.

Однако Милану было нипочём: он стремительно преодолевал расстояние. Не оборачиваясь, не изменившись во взгляде, этот оборотень то ли как тигр, то ли как домашний резвый кот, не важно, а важно лишь было то, что даже навья не всегда поспевала за ним, за тем, как этот смельчак отталкивался то от земли, то от ветки, то от ствола древянистого. И слюнями брызгал, ведь лезвия кинжалов он держал зубами. И никто не мог заметить, каким образом, этот ловкий окаянный уже с четверть мешка, что прилегал к спине, заполнил слезами. Теперь-то Живоротская душа прикинула, зачем он целенаправленно спрыгивал на землю с ветвей столько раз, коль мог быстрее и удобнее для себя перемещаться, так скажем по воздуху, а именно скача с древа на древо.

И, казалось бы, что может быть ещё ужаснее полумёртвого леса, с которого бегут сломя голову даже самые свирепые живности. А оказывается есть. Шум воздуха в ушах от быстрого перемещения перебивался неприятными криками. И крики не сказать, что были человеческими, да и не сказать, что звери что-то подобное выдают. И казался в этом звуке потерянный ребёнок, находящийся в истерике, а, может, женщина, которую режут заживо, но и нотки конские мешались в данном вопле, а, может, и не конские они вовсе, а даже птицы противной. Но высота раздражающего тона достигла ушей кошачьих, что тому пришлось на пути подобрать крайнюю слезу и остепениться, схватив обеими мохнатыми руками кинжалы, и притаиться за деревом тихонько, вонзив свой зоркий взгляд в болото, где из-за тумана виднелась фигура скрюченного человека на корточках что-то небрежно, словно грязный свин, пожирая, утыкая свою физиономию во что-то, что валялось на земле.

Затаив дыхание, оборотень присматривался прищурившись. Слышалось только дуновение хладного ветра да свинское чавканье, криков доколе не было больше. И эта глушь веяла чем-то нездоровым и опасным, чем-то злым и смердячим. И это всё дало о себе знать в мгновение…

На Милана самым скверным образом из-за спины накинулась навья, что таилась тихо, не вызывая внимания. Казалось, оборотень про неё забыл, но не тут-то было: кот мгновенно увернулся и вонзил девушке в хребет оба кинжала. За один прыжок ему удалось поразить смерду и приземлиться на неё, да вонзиться когтями собственных ног, что она страшно завизжала от боли, привлекая внимание неизвестного чудища у болота, что тот ринулся ей на помощь, так можно было сказать по размытой фигуре в тумане. И эта фигура приближалась, а наш герой с нехарактерной ему жестокостью, прокручивал орудия в теле навьи, да ломало её от каждого проделанного оборота. И выла, и стонала, что у простого смертного крестьянина давно уже завяли бы уши.

Живорот с жутью наблюдал происходящее. Он воротил рылом, будучи в мире душ. И хоть понимал он, что никто его не тронет, за смелого оборотня ему было всё-таки боязно — самому не хотелось статься таким по договору кровному, заключённому меж ними, да и Милан был обаятельным, что сразу понравился старому охотнику.