Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия

Красный «Вольво» Линн припарковался на краю небольшого поля, уходящего вниз по склону холма. Перед нами, словно массовка фильма о Бородинской битве, в лучах утреннего солнца развернулась батальная сцена: у подножья холма стоят в ряд подрамники с картинами, вдоль которых пестрой лентой расположились художники и гости – человек пятьдесят. Чуть поодаль шеренгой выстроились несколько десятков человек пролетарского вида, одетых в серые телогрейки. Пока пестрых больше, чем серых. Но вот появляется подкрепление: из подъехавших автобусов выползает еще один отряд серых и не спеша занимает позиции на поле битвы.

Происходит первая стычка – один из серых сбил картину с подрамника, и с ним схватились сразу двое пестрых, завизжали женщины, кто-то бросился поднимать картину, кто-то разнимает дерущихся.

– Линн, не правда ли, это похоже на конец первого акта «Щелкунчика»: баталия между мышиным войском и армией добрых игрушек? – говорю я.

Но Линн не смешно. На ее лице ужас. Она показывает в дальний конец поля, откуда с урчанием, подняв ковши, приближается шеренга бульдозеров. Линн, вместе с дюжиной других иностранных репортеров, щелкая на бегу камерами, устремляется вниз по склону, надеясь добежать до эпицентра схватки раньше, чем туда доползут бульдозеры. Мы с Валей бежим за ними. В этот момент на левом фланге появляются поливальные машины, распространяющие впереди себя радужные фонтаны брызг. Сообразив, что их берут в клещи – сзади бульдозеры, слева пехота серых, а справа поливалки, – часть художников, схватив свои работы, бросается вверх по холму навстречу коррам, среди них я вижу Виталика Комара с картиной в руках – это «Двойной автопортрет», на котором Комар и Меламид изображены в жанре плакатного Ленина – Сталина. Оставшиеся внизу пустые подрамники напоминают противотанковые надолбы на пути бульдозеров, пока те не сминают их гусеницами. Часть пестрых, разбежавшись по полю, швыряет в бульдозеры комьями глины. Кое-где возникают потасовки. Среди всего этого снуют западные корры в поисках удачных кадров.

И тут я увидел тов. Книгина. Одетый в тренировочный костюм и запачканные глиной резиновые сапоги, он решительным шагом передвигается по полю в сопровождении двух помощников в костюмах, семенящих за ним мелкой трусцой. Книгин пытается остановить бульдозеры и утихомирить пролетариев, которые явно вышли из-под контроля.

– Олег Григорьевич! Какая встреча! – заорал я что было силы. – Вы, оказывается, любитель искусства.

– А, и вы здесь, – обернулся на мой голос Книгин, отирая пот со лба. – Что же это вы здесь устроили, мешаете трудящимся проводить субботник, расчищать пустырь.

– Да не так все, Олег Григорьевич… – начал я, но тот только махнул рукой и побежал дальше. Под его командованием серые начали потихоньку оттягиваться к своим автобусам, а техника двинулась прочь с поля.

– Кто это был? Он здесь самый главный. Ты его знаешь? – спросил подбежавший Крис Рен из «Нью-Йорк таймс».

– Это Олег Книгин, завотделом агитации и пропаганды Черемушкинского райкома.

По лицу Криса текла кровь.

– Мне разбили губу камерой, – объяснил он. – Один из них схватил камеру, потянул к себе, а затем резко отпустил – ну вот я сам себе и врезал. Весьма профессионально сделано. Линн Олсон, по-моему, тоже досталось. И Майку Парксу из «Балтимор Сан», – в глазах Криса сверкала ярость.

И тут я понял, что наш расчет удался сверх всех ожиданий. Эти идиоты не нашли ничего лучше, чем побить западных корров, да еще в воскресенье, когда на свете ничего не происходит, а редакторы новостей жаждут хоть какого-нибудь материала. Ну, завтра эти ребята им устроят субботник по полной программе!

В течение всей недели разгром выставки в Москве был центральной темой мировой прессы, предметом многочисленных статей и рассуждений о сути советского режима. Американское посольство заявило протест по поводу избиения репортеров; из Европы грозили приостановить культурный обмен, а по «Радио „Свобода“» цитировали Геббельса: «Когда я слышу слово „культура”, то хватаюсь за пистолет». Комар и Меламид опять стали баловнями фортуны, потому что их слайды в нужный момент оказались под рукой в редакции «Нью-Йорк таймс» и заокеанские читатели стали первой массовой аудиторией соц-арта. Фамилию местного партийного руководителя Книгина на все лады муссировали радиоголоса. И власти пошли на уступки; через две недели был разрешен вернисаж андеграунда в Измайловском парке, куда привалила многотысячная толпа. А вскоре после этого мне вновь позвонил отец и передал приглашение Книгина зайти «для продолжения беседы». На этот раз я без колебаний помчался в райком.

– Несмотря на мое предупреждение, вы продолжаете давать интервью западным корреспондентам на территории нашего района, – начал Книгин сокрушенным тоном, глядя на меня, как врач на безнадежно больного.

– Поясните, Олег Григорьевич, что вы имеете в виду; я бываю в разных районах города и даю много интервью.

– Кто сообщил мою фамилию в «Нью-Йорк таймс»?