Был смирный день

Хотел бы Федор Тихоныч поделиться с другом своими мыслями, раздумьями: делает-то он все правильно ли? И вот на рассвете, в пору росистого тумана, друг и наставник пришел навестить его. Федор Тихоныч уже собирался идти на озеро, уже оделся и выходил с крыльца, а наставник, видимо, обходил его дом, оглядывая домишко его, маленький и ветхий, остановился возле большого и светлого, приставленного к дому крыльца, сел на лавочку и поманил Федора Тихоныча присесть с ним. Федор осторожно, боясь провалиться сквозь землю, присел рядом. И наставник сказал тут: «Посмотрел я, что ты, Федор, успел сделать, видел и деревья, и крыльцо, и крышу обновленную, и знаю, что на озеро ты собираешься идти — очищать его. Да ведь главное ли все это, что ты успел сделать? Вот вопрос. Не главней ли будет пожалеть кого, посочувствовать, приласкать и обогреть, не дать пропасть?» Появился друг из того росистого тумана, пришел в своей обыденной одежде со старым своим посохом, с которым ходил когда-то в дальний лес сушняк рубить да по грибы, посидел на лавочке у красного крыльца, покурил и, высказавшись, ушел снова туда, в туман. Туман к той минуте съелся как кислотой от солнечных лучей, ушел, растаял, растворился вместе с ним и старик.

Федор Тихоныч даже свесил с лавки руку и дотронулся до пола, желая уточнить: во сне это с ним происходит или наяву. Смекнул только, что во сне это было, когда дотронулся до холодной половицы и, осмотревшись, увидел, что в избе никого нет.

Задумался Федор: а кого бы он смог в этой жизни пожалеть и приласкать? Вот пожалел он уже старую, породистую на вид, но глухую и беззубую собаку, которая отстала от поезда. И даже подумалось теперь, что не ссадили ли ее хозяева нарочно за ненадобностью. Еще он смог бы пожалеть Катю. Ведь она в девках-то из-за него, судя по всему, осталась, хоть и остра была на язык, а за себя не сумела постоять. Дела-то свадебные у них не состоялись потому, что главная загвоздка для нее была в том, что был он рыжий, волосы не совсем огнянные, а лицо так все в крапину, как кукушкино яйцо. В деревне ведь жених будь хоть семи пядей во лбу, но если рыжий, так ни за что ни одна девка не пойдет! А тогда бабка ее, Катькина, еще жива была, слыла знахаркой, травы имела всякие-разные; Катька однажды зазвала его в овраг и показала, что добыла у бабки средство для очищения лица. Около ручья намешала в плошке какой-то зелени и замазала ему все лицо. Мазала, так ничего не больно было, да еще заставила втирать это месиво в кожу что есть силы. Когда лицо стало невыносимо щипать, Катька, испугавшись, убежала и не сказала, что с ним дальше делать. Надо бы смыть эту замазку зеленую тут же в ручье, а Федор стал стирать ее песком и землей, засорил глаза, стал по траве кататься от боли, потом все же на ощупь дополз до ручья и окунул пылавшее лицо в воду. В деревню тогда он пришел только ночью, целый месяц почти никуда не показывался, вся старая кожа отшелушилась и сошла, под ней появилась новая; и верно: веснушек сначала и не видать было, потом на солнышке проступили, но не такие уж яркие. С того времени обозлился на Катьку он страшно. В деревне, когда узнали об этом, стали еще пуще смеяться, перестал он тогда ходить и на вечерние гулянья. Задумку о женитьбе с тех пор оставил совсем. Но думал он о Катьке своей и по сей день, и чувствовал, что намерение ее с этой травой заколдованной, может, и добрым было. Одинока она и теперь, и намекали ему соседи, что зря он девку томит. Но он, боясь еще какого-нибудь подвоха, все же не решался идти свататься. Вспоминалось ему часто, как молодыми бывало гуляли вечерами под гармошку, как в зимние праздники катались на санях с ледяной горы. Вспоминалась Катюшка молоденькой, визгливой, она и сейчас еще шустра, всегда распорядительница на свадьбах, знает много прибауток и всем крестна, только сама детей не имеет — не довелось еще.