Был смирный день

Уставали бабы. В колхозе работы кончались, так на льнозавод стали посылать, — лен стлать, трепать. За огородом следить некогда. Ничего, почитай, не сняли. Вот брусники наберут по ходу на работу да обратно. Ее брать нетрудно. На огороде яблоки, вишни, сливы, хоть немного времечка урвать надо, того, другого по хозяйству запасти. Как стали приходить солдатики с фронту, стали отмечаться праздники. То в одном доме объявлялся жданный, гаданный, то в другом. От мала до стара приходили посмотреть на вернувшегося. Кому мест не хватало, шли со своими стульями и табуретками. Сидел фронтовик как жених — в красном углу при орденах. Жена-невеста с выводком ребят — рядом. Сидит, глядит, вдруг прижмется к пустому рукаву, заплачет. Тогда глядельщики тоже начинали голосить.

У Надюшки вон мужа привезли, доставили на дом, цел и невредим с виду. Но после контузии ослеп. Когда уходил, только сын народился. А теперь спрашивает: нос-то какой, глаза какие? Уйдет на цельный день на завалинку, сидит. Уже оброс, на деда похож стал. За ним, как за малым дитятком, пригляд да пригляд.

Жены, матери ждали. Даже если давно была похоронка, ждали. Выходили за деревню на большую дорогу. Подолгу стояли. Ждали хромого, больного, любого, лишь бы вернулся. Чтобы так же посадить в красный угол — глядеть не наглядеться.

Сходились в избе глядельщики, слушали. У кого мужья погибли, тех иной раз под руки выводили, так надрывались. Только одна, стоя в сторонке и глядя, и слушая, будто не видела и не слышала. Спокойная стояла и пустая. Уж все разойдутся, а она в углу стоит. Хозяин спросит, что, Варя-то дождалась али не пришел еще. Жена руками машет: замолчи, мол, не заговаривай при ней, и переведет разговор.

Войне и году не минуло, как получила Варя похоронку. Чем стало для нее это извещение, на памяти у всей деревни — замертво нашли ее наутро, запорошенную мартовской поземкой на обледенелом насте болота. В сознание она пришла, но сознание это было уже не тем сознанием, когда оно осознается. Онемела поначалу, есть ничего не ела, и про похоронку ни разу не вспомнила. И даже имени своего она не помнила, как окликнут, так и ладно. Все чаще деревенские называли ее Фетинкой, за пестроту ее небрежного теперь платья, за наличники на ее избе, пестревшие бумажными цветами и фантиками.

Варя-Фетинка появлялась в домах неожиданно. Стукнет в окно, хозяйка впустит. Особенно присматривали за ней соседки по обе стороны — Аполлинарья и Марья. То кринку молочка, то щей миску принесут. Хозяйство ее уже было в разоре. Огород беленой зарос. На работу она не выходила. Подолгу сидела, оцепенев, безмятежно сложа руки, такие спорые недавно на работу. Праздников не справляла, но была глядельщицей. Когда же подолгу отсутствовала, слали к ней посыльного с хлебом.

* * *

…Корова Степану не давалась. А от Степановой густой брани дергалась у нее шкура и вымя поджималось. Не ухватишь. Степан цвенькал тощей струей о подойник и крутил головой: ни хрена себе воскресенье. Марью сломила простуда в пояснице, и она слегла. Утром Степан затопил печь, шишуль напек, да таких крутых — не укусишь, ребятня полуголодная осталась. Невзирая на воскресенье, назначил его бригадир на конюшню, потом послал в коровник подсобить соломой крышу укрывать. Проваландался до вечера, да и поди-ка, легко ли на деревяшке. А теперь еще эта, фашистка комолая, шарахается, норовит лягнуть. Эх, артиллерия, это тебе не палить прямой наводкой. Еле надергал полведерка молока.

В избе Марья встретила мужа вопросом:

— Дела у тебя есть какие по дому ти нет? Так отставь, отнеси-ка Фетинке молока и краюшку хлеба, что-то она не бывала давно, не заболела ли, сердешная. — Степан от ярости чуть подойник не упустил. Но махнул рукой, стал собирать указанное. В сердцах дверью бухнул и пожалел тут же — самому же и чинить, если что.

Подошел к соседкиному дому лютый. И в крыльцо постучал, и в окно. Тишина. А чтоб их, зря проходил! Но замка на двери нет. Может, спит, не слышит? Прошел в темноте сеней, на ощупь открыл дверь избы. Встал на пороге.

— Есть кто в доме али нет? Почему не отзываешься?

На печи зашевелилось.

— Что тебе?

— Что-что, Марья молока прислала. Захворала Марья.

Варя слезла с печи.

Степан поставил молоко на стол.

— Я только из коровника пришел. Крышу там крыли, холодно по ночам становится, скотина померзнет. Скоро утром встанем, а все снегом запорошило. Говорю дояркам, солому надо загуртовать, а крышу валежником прикрыть, все одно зима длинная, крышу на корм растащат. Дождь сегодня холодный… Погреться у тебя не найдется, знобит меня?

— Погреться? Да у меня с печью что-то случилось. Утром затопила было, дым в избу обратно прет. Чуть не угорела. А то нагрелся бы на печи-то.

— Тьфу. Печь-то у меня и дома есть. Ладно, печь я посмотрю. А ты сбегай к Евсейке, там всегда есть горючее. Да Авдотье его на глаза не попадайся. С умом действуй.

Варя накинула шаль, вышла.