Был такой народ

Однако одними генералами войну не выиграть: нужны тысячи грамотных и преданных офицеров, способных вести за собой миллионы солдат. В 1912 году в русской армии из 8340 штаб-офицеров немцами было 212 человек (3,26 %), из 38976 обер-офицеров — 878 (2,61 %)[45]. Сорок семь тысяч офицеров — это уже достаточно представительная выборка; она дает возможность выявить статистически неслучайное обстоятельство: пропорция немцев среди офицеров была в два раза выше, чем в общем народонаселении. (В России в 1914 году насчитывалось чуть меньше 2,5 миллиона немцев, т.е. около 1,4%[46].) Можно предложить этому факту и правдоподобное объяснение: грамотность российских немцев, по данным переписи 1897 года, тоже была почти в два раза выше, чем в среднем по империи: 29,1% против 16,8%[47].

При монархии сорок с лишним тысяч офицеров нужны были для управления регулярной армией, которая к началу войны 1914 года насчитывала один миллион триста пятьдесят тысяч человек[48]. Ленинско-сталинской империи, построенной на дисциплине, не менее жестокой, чем армейская, надсмотрщиков требовалось по крайней мере в сто раз больше — между двумя мировыми войнами в стране жили 120—170 миллионов. На февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года, запустившем механизм кадрового обновления с помощью внутрипартийного террора, товарищ Сталин так и формулировал проблему — по-военному[49]:

“В составе нашей партии, если иметь в виду ее руководящие слои, имеется около 3—4 тыс. высших руководителей. Это, я бы сказал, — генералитет нашей партии. Далее идут 30—40 тыс. средних руководителей. Это наше партийное офицерство. Дальше идут около 100—150 тыс. низшего партийного командного состава. Это, так сказать, наше партийное унтер-офицерство”.

Вождь не упомянул о том, что роль надзирателей непосредственно над населением выполнял не командный состав партии, а рядовые коммунисты — через систему партийных ячеек от домоуправления до наркомата. Численность же РСДРП(б) — РКП(б) — ВКП(б) в этот период колебалась от 240 тысяч в 1917 году до 2478 тысяч в 1939 году[50]. Пропорция “большевики — все прочие” достигла, по порядку величины, пропорции между офицерами и солдатами в Русской императорской армии мирного времени к 1927 году, когда партия насчитывала 1236 тысяч членов и кандидатов в члены. В этом же 1927 году евреи составляли 4,3% партии, а чуть раньше, в 1922 году, даже 5,2%[51], притом что за двадцатые годы их процент в населении СССР почти не менялся: 1,7 — 1,8%.

Вот эту разницу в процентах — в два с половиной раза — тоже уже нельзя считать случайной, поскольку она получена на вполне репрезентативной выборке из сотен тысяч партийцев, а не всего лишь из сотен человек, как подсчитывались десятки процентов евреев среди высших партийных руководителей. Нет, она указывает на закономерность: действительно, российские евреи более охотно, чем население страны в целом, примкнули к правящей партии, став не просто лояльными, но активными проводниками политики большевиков.

С другой стороны, широкое участие евреев в советском и партийном аппарате вряд ли можно объяснить только двумя особенностями, отличавшими российских евреев до революции: высокой грамотностью (24,6% против 16,8% в целом по населению России в 1897 году[52]) и высокой урбанизацией, как полагают некоторые исследователи[53], [54]. Среди российских немцев грамотных тогда было еще больше (29,1%), и их концентрация в столице империи была намного выше еврейской; к тому же “урбанизация” в еврейских местечках несравнима с опытом жизни в большом городе (на память приходят злоключения Менахема-Мендля в Егупце и Одессе). Тем не менее грамотные и урбанизированные российские немцы в массе своей не приняли Советскую власть и не пошли к ней на службу, а евреи — пошли. Первые оказались ей чужими, а вторые — своими.