Был такой случай…

В начале сорок третьего управдом явился к нам и предложил: «Ослобоните помещение. Здесь поселятся эвакуированные». Речь шла о верхнем этаже, где жила Нюра. Помещение мы освободили, мама даже побелила комнату, чтобы люди не подумали, что мы грязнули.

Я почему-то представлял себе, что эвакуированные приедут на грузовой машине, будут носить множество всяких вещей, но получилось совсем не так. Кирьяковы пришли пешком. Это были Лариса Антоновна и двое ее детей. Сережа, одного со мною возраста, и Зоя, на два года младше, — на детских маленьких костылях. И вещей у них почти не было: ни кровати, ни стола, ни стульев. Был только один чемодан с оторванной ручкой. Скоро многие наши вещи перекочевали к Кирьяковым — кастрюли, тарелки, ложки, не говоря уже о том, что оставила в своей комнате Нюра: кровать, стол, стулья…

В это же время мама пошла работать на мебельную фабрику. Вначале она хотела стать на фрезерный станок, на котором прежде работал Гриша, но дело у нее почему-то не пошло, может быть, просто не хватало сил ворочать шаблоны, поэтому она стала в этом цехе уборщицей. Каждый день она приносила мешок стружек, и мы ими топили железную печку внизу. Топливо это было плохое — стружки быстро прогорали, а тепла с них — кот наплакал. Иногда даже не успевала свариться картошка. А Кирьяковы совсем не топили свою печь, правда, от нас все тепло поднималось к ним.

Однажды мама принесла с фабрики толстую березовую чурку, чтобы положить ее в печь. Однако мне жалко было тратить ее на такое дело — из нее мог получиться отличный линкор. Мы с Серегой выпросили ее у мамы и, не теряя времени, принялись за работу. В ход пошел отцов инструмент, который мама перенесла из избушки домой. Корпус корабля получился сразу, хуже обстояло дело со всякими палубными надстройками. Нужно было где-то раздобыть хорошую картинку линкора, чтобы все было как у настоящего корабля. Вот из-за картинки-то строительство приостановилось.

На нашей фабрике к этому времени произошли большие изменения — открылся «спеццех» — там стали делать ложи для автоматов, а в остальных цехах тоже теперь изготовляли новую продукцию — лыжи для наших войск. Поговаривали даже, что вся наша фабрика станет военным заводом, но почему-то этого не сделали.

После смерти Гриши мама как-то вдруг постарела — появились седые волосы и стали трястись руки. Она решила продать Гришины вещи и купить машину угля. Нам с Нюрой такой план не понравился — не верилось, что Гриша никогда не вернется и его вещи ему уже не понадобятся. Все же мы отправились на «барахолку». Я помог донести вещи: выходной костюм Гриши, его валенки, старые брюки, шапку из кроличьего меха и романовский полушубок. Нюра все это «добро» разложила на столе. Я ходил и грелся, а она стояла и мерзла. Торговля у нее пошла не очень-то бойко. Точнее сказать, почти не сдвинулась с места. Нюра оказалась никудышным продавцом — ни на одну вещь не хотела сбавить цену. Сколько сказала мама, на том она и стояла, а за такую цену никто не брал. В общем, продали только валенки. Когда уже темнело, совсем продрогшие, вернулись домой. Мы думали, мама будет нас упрекать, но она неожиданно сказала:

— Вот и хорошо, что не продали…

Значит, и у нее была мысль, что Гриша еще вернется. Ведь бывают же ошибки.

Это все было до Кирьяковых, а когда приехала Лариса Антоновна с детьми, мама стала говорить им совсем другое:

— Берите все… Если Гриша придет — наживем. Мы не безрукие…

Все пошло в ход, потому что у Кирьяковых совсем ничего не было. Только серый костюм Гриши мама спрятала опять в сундук:

— Пусть лежит.

Перед тем как отдать Гришины вещи, мама осматривала их. В старых брюках она нашла два билета с неоторванным контролем. Пятый ряд, четырнадцатое и пятнадцатое места. Припомнили, что перед самой войной в клубе водников выступала труппа артистов из Томска… А до этого Гриша вечерами стал куда-то уходить. Уйдет и долго не возвращается. Отец как-то спросил его:

— Так на улице и стоите? Пригласил бы ее в клуб. Как раз «Любовь Яровая» идет.

Мы не поняли — о чем отец. А Гриша понял. Покраснел и спрашивает:

— А ты денег на билеты дашь?

— Ясное дело… Как звать-то ее?

— Леной.

— Киселева?

Гриша кивнул. На другой день он пошел и купил билеты, но приключилась беда. Когда нужно было идти в клуб, билеты вдруг исчезли. Гриша все перерыл — и тетради на столе, и все книги перелистал, и даже в мой ранец заглядывал — они как в воду канули. И вот теперь нашлись в старых брюках. Так Гриша и не узнал, куда они запропастились. Эти билеты почему-то расстроили маму. «Матроску» Гришину отдала, первые его сапоги, пальтишко детское — и ничего. А никому не нужные билеты довели ее до слез.

Лариса Антоновна взяла все вещи и спросила:

— Сколько с меня?

— Нисколь, — обиделась мама.

Первое время странно было видеть Сережку в Гришиных брюках. Хотя Лариса Антоновна и перешила их, но все же видно было, что они не его. Сама она стала ходить в Гришином полушубке и шапке. А детские Нюрины вещи пошли Зое…

* * *