Был у меня друг

Ретроспективно восстанавливая прожитый эпизод, Алексей вспомнил это жуткое «ж-ж-ж-ух» возле уха, и озноб осознанного страха сковал его тело. Он представил, точнее сказать, даже физически ощутил, как «духовская» пуля входит ему в затылок и, разворачивая черепную коробку, вырывается наружу вместе с его симпатичным лицом. Он зажмурился. О Боже!.. Так он и лежал ничком на сухой афганской земле у обочины бетонной дороги. Когда боль притупилась, а страх от осознания только что пролетевшей мимо смерти начал понемногу отпускать, Алексей открыл глаза. Рядом на корточках сидел Дема и протягивал ему дымящуюся сигарету. Свободной рукой – вторую он продолжал прижимать к контуженному уху, Гарбуль взял ее и с жадностью сделал несколько глубоких затяжек. Неожиданная радость расслабления вдруг наполнила его нутро. Боль притупилась, страх рассеялся, а тело стало легким и прозрачным.

– … Значит, дорогой мой чуваш, ты хочешь сказать, что я должен ложиться спать без дежурной сигареты? – Алексей взял из Деминых лапищ кривую иглу, и, быстро вдев в нее нитку, вернул другу.

– Курить – здоровью вредить, – деловито сказал простодушный Дема, протыкая иголкой толстенный материал истрепанного временем десантного рюкзака, – так нас в школе учили.

– Это в чувашских школах так рассказывают, – «серьезно» парировал Гарбуль и тихим голосом добавил: – А в Белоруссии ученики спокойненько «стреляют» сигареты у директора школы и перекуривают на переменах с учителями.

– Ой ёй?! – доверчивый Дема оторвался от шитья и, удивленно округлив раскосые глаза, с интересом посмотрел на товарища.

Не выдержав этого бесхитростного и наивного взгляда, Гарбуль залился беззвучным смехом, наслаждаясь удачным розыгрышем, на что чуваш укоризненно, с родительской степенностью покачал головой и спокойно продолжил свое шитье:

– Опять ты, Алеша, надо мной подшутил.

– Сколько раз тебя просил, не называй меня Алешей, – перестав ухмыляться, строго сказал Гарбуль.

– Вот будешь меня подкалывать, буду называть, – спокойно сказал чуваш, перекусывая толстенную нитку. Над неспящими друзьями резко скрипнули старые пружины кровати второго яруса, и показалась недовольно-лохматая, шипящая, как кобра, голова разбуженного их болтовней Кирилла:

– Эй! Алеша Бульбович, заколебал ты уже, наркоман хренов, сам не спишь и другим не даешь. Возьми у меня сигарету в правом кармане и вали из палатки….

Гарбуль радостно вскочил и, ловко обшарив карманы Кирилловых штанов, выудил оттуда мятую пачку нехитрых солдатских сигарет. Осторожно вытащив одну, он положил пачку на место и ласково промурлыкал в сторону накрывшегося с головой друга:

– Вот ты – человек, Кирилл, и настоящий друг. Покосившись на Дему, язвительно добавил: – Не то, что некоторые пионеры Чувашии. Можно, Кирюха, я тебя поцелую?

– Конечно, – одеяло кровати верхнего яруса откинулось, и белорусскому взору открылась добротная уральская попа.

– Тьфу! Эх ты, Кирюха,… – только и вымолвил Алексей и, нашарив в карманах спички, бесшумно вышел из палатки.

Ночь была звездной и молчаливо-холодной. На задней линейке первого батальона вдоль закрытых дверей каптерок неторопливо прохаживался часовой. Страдальчески прячась в воротник сильно поношенного несколькими поколениями солдат бушлата, он безнадежно мечтал лишь об одном: чтобы эти два часа, отпущенные ему на вахту, пролетели, словно две минуты.

Поглядев на часового, Алексей поморщился, вспомнив вчерашнюю бессонно-караульную ночь. Прикурив, он сел на скамейку и с удовольствием затянулся, прикидывая в уме, все ли он уложил в свой рюкзак. Если завтра в горах окажется, что он что-то упустил…… Нет, об этом лучше не думать. А о чем же тогда думать? Алексей вспомнил отца, и горькая досада вновь колыхнулась в его сердце: «Ну что ему стоило оставить меня служить в Союзе? Полковник Комитета государственной безопасности! Один телефонный звонок – и военный комиссар за честь бы посчитал прогнуться перед отцом. Ан, нет! Папа на принцип пошел. То, что я совершил непоправимую ошибку и виноват по уши, слов нет. Если мой потомок когда-нибудь исполнит нечто подобное, то я не знаю, что с ним сделаю.… Но в Афганистан! Засунуть в это пекло родного сына!»

Алексей с болью вспомнил, как рыдала бедная мать, умоляя отца изменить свое решение, но тот был непреклонен. Пойдет служить в Афган, и точка.

«А как хорошо мне жилось!» Глубоко затянувшись, Алексей мечтательно закрыл глаза. …Университет, набитый умопомрачительными девчонками, желтое такси, рестораны, полные карманы «капусты».… Из-за денег, собственно, и залетел, чтоб им пусто было. Не приносят они счастья, ой не приносят, за обладание ими тоже приходится платить, но уже более серьезными вещами.

Выбросив окурок в стоящее возле скамейки ржавое ведро, Алексей встал и, зевая, потянулся. Он уже собрался было уходить, как неожиданно ему послышалось легкое шуршание между палатками первого и второго взводов. Алексей осторожно заглянул в узкий проход и увидел сидящего на земле и дрожащего от холода Максима. На секунду белорус опешил, точно такую же картину он уже видел.