Был у меня друг

Как же все это выдержать и пережить? Есть же, наверное, какой-то рецепт уменьшения страданий. Ведь кто-то же может терпеливо переносить тяжелые жизненные испытания, даже не пикнув. Вот, например, Горохов – плюет на все. Он никого не боится: ни дембелей, ни офицеров, ни душманов.… В горах он не стонет, в карауле по зайцам стреляет, с гауптвахты не вылезает, и все время рот до ушей. Может быть, потому что он сирота и в его груди бьется ожесточенное детдомовское сердце?

Или Кирилл Сабуров, он хоть и не улыбается, но по его железному лицу можно легко прочитать – «ну что, жизнь, и это все твои испытания?»

«Ладно, не ной, – сказал себе Максим и мечтательно расслабился. – Неужели и я когда-то стану «дедушкой» Советской Армии?! Всю получку буду себе оставлять, в караулах расслабляться, курить чарс, шнурам маклухи отвешивать…».

«А куда же я денусь», – тут же успокоил он себя. Время все равно ведь идет, только уж очень медленно как-то, совсем, можно сказать, не торопится. Почему, когда человеку тяжело – оно вдруг предательски застывает? И наоборот, только ты, казалось, обрел себе покой и счастье, как твое время уже и закончилось. Мгновенно причем как-то, словно издеваясь. Даже и насладиться толком не успеешь радостью, как опять ей на смену придут мучительно долгие, пропитанные муками дни и ночи, а время опять замедлит свой бег, словно говоря: давай приятель, страдай не спеша, торопиться нам с тобой некуда. Так недолго и секрет вечной жизни открыть. Все очень просто: наполни каждую секунду своего бытия адскими и неимоверными мучениями – и вскоре ты устанешь ждать конца своей бесконечной жизни.

…Скрипнув, отворилась дверь столовой, и в коридор, потягиваясь, вышел младший сержант Чайка. Поставив возле дверей два двенадцатилитровых армейских термоса, он свистнул в сторону маячившего в дверях Максима:

– Веденеев, дуй за завтраком.

– Слушаюсь, товарищ командарм, и повинуюсь.

Максим схватил бачки и, растолкав по дороге блаженно спящего белоруса, весело насвистывая «Расплескалась синева по погонам», отправился за пищей. День, похоже, задался!

Так, во всяком случае, казалось весело бегущему и размахивающему бачками парню.

Сдав караул второму батальону, первая рота отдыхала в месте своего расположения, дожидаясь построения на ужин. Расположение роты – это четыре стоящие в первом ряду большие зеленые армейские палатки, по одному взводу в каждой. Максим с друзьями сидели на деревянной лавочке у входа в одну из них и с интересом разглядывали важно проплывавшую мимо начальницу офицерской столовой – вольнонаемную Екатерину Оскольскую. Катя, так называли ее в бригаде, была очень привлекательной, пышнотелой шатенкой с высокой прической и неизменной улыбкой на алых, очень эротичных губах. По слухам, являясь любовницей одного из отцов-командиров, тридцатилетняя Катя тем не менее с удовольствием дарила бесплатные улыбки всем окружающим ее голодным и молодым волчатам.

На ходу раздевая глазами проходящую совсем близко женщину, друзья немедленно прервали обсуждение некомсомольского поведения в карауле рядового Горохова.

Видеть Катю вживую удавалось нечасто, поэтому все с удовольствием наслаждались редким в Афганистане зрелищем – живой русской женщине. Тянувшийся за ней шлейф обалденных импортных духов с легкостью уносил израненные ребячьи души в другую, уже почти затертую войной жизнь, словно на мгновение открывая им волшебный портал в страну, где исполняются самые заветные желания. Первым пришел в себя «железный» Кирилл.

– Да-а-а!!! – громко выдохнул он. – Вот это зад! А? Че скажешь, Бульба? – игриво толкнул он плечом сидящего рядом, неожиданно оживившегося Гарбуля.

Тот возражать не стал и, умышленно придав голосу белорусский акцент, заметил:

– Ешчо пару раз мымо нас проплывэ, и можна будэ па новой в караул заступаты. Усталость как рукой.… Сымпатычшная дуже! – оживился Гарбуль и так же игриво толкнул плечом сидевшего с краю Максима: – Не правда ль, друже?

– Правда, – придавая голосу наигранно равнодушный оттенок, согласился Максим, – но только учитывая то обстоятельство, что она одна на две тысячи сексуальных пистолетов, никого, кроме нее, не видящих месяцами. – Он усмехнулся, пытаясь мысленно сравнить Катю со своей Маринкой, образ которой в последнее время являлся еженощно.

– Ты хочешь сказать, что Катя так себе? – удивленно вскинул выгоревшие брови белорус. – Ну, уж не криви душой, братуха, зыркал ты на нее с глубо-о-ким интересом, – делая ударение на «о», протянул Алексей.

– А на кого еще тут зыркать? На тебя, что ли, или, может, на Чайку? – кивнул Максим в сторону показавшегося на горизонте «ветерана». – Уж по сравнению с вами Катя действительно Софи Лорен.