Был у меня друг

Кто один? Ну вот, опять.… Наверное, мой ум все-таки жив, и это он судорожно пытается определиться в пустоте, цепляясь за застывшую в том мире память. Это он своей пытливой сущностью не дает мне окунуться в этот мир и раствориться в нем без остатка. Наверное, чтобы почил ум, ему надо время, он живучей тела, которое, по всей видимости, уже не вернуть.… А может, я ошибаюсь? Может, я всего лишь осознал себя в бессознательности? Кто осознал? Нет, я не чувствую себя мертвым, скорее, я жив, чем мертв, слишком много вопросов».

«Да, ты жив».

«Дедушка Степан? Неужели это ты?! Как мне тебя не хватало все это время, мне…»

«Я знаю, что тебе было тяжело, но это была твоя тяжесть, и, кроме тебя, ее никто не мог пронести».

«Но почему я еще жив? Неужели еще что-то осталось незаконченным там?»

«Да».

«Но что? Там я выложился полностью, меня в мире уже нет, я ведь помню последний миг сознания, там для жизни и действия у меня нет никаких шансов!»

«Для действия – нет…»

«Ты хочешь сказать?..»

«Да, и это тоже, легко уйти из жизни тебе не дано».

«Кем не дано?»

«Законом».

«Но кто придумал этот закон?»

«Никто, он был всегда. Это ты поймешь, когда ответишь на свой главный вопрос, других вопросов в видимом мире не существует, другие вопросы – лишь легкая рябь на гладком теле моря».

«И для этого я должен вернуться? Чтобы ответить?»

«Правильно».

«Кому должен?»

«Себе… И есть еще один человек, он там, и ты ему нужен не меньше, чем он тебе… Я не должен был этого говорить. До встречи».

«Какой человек, дедушка? Кто он? Дедушка! Ты слышишь меня? Слышишь?..»

Когда его сознание вернулось в почти безжизненное тело, Егор понял, что лежит спиной на голой и холодной земле. Он попытался открыть зеницы, но открылся только левый глаз. Нос не дышал, его словно не было, при попытке вдохнуть через ноздри в носоглотке неприятно забулькало, а в области носовых пазух резанула острая боль, кинжалом вонзившаяся в глубь мозга. Егор застонал, крепко зажмурив единственный целый глаз. В сознании мелькнул летящий в голову приклад.… «Как же я его не заметил? А впрочем, какая теперь разница, удивительно только, что меня не убили. «…Легко уйти тебе из этой жизни не дано», вот в чем дело, что-то еще придется испытать, мало мне было… О Боже! Дай мне силы!»

Он попытался оглядеться и, повернув голову, увидел кривую, сбитую из неструганых досок дверь, сквозь прорези щелей которой на него падал свет яркого дня. Неожиданно из правого глаза на земляной пол что-то закапало, и Егор почувствовал жжение в глубине глазной орбиты. Он вновь положил голову на затылок, поднял правую руку и указательным пальцем осторожно потрогал правое веко. Не нащупав упругости глазного яблока, он надавил на веко сильнее, и оно, словно легко натянутая тряпочка, не оказав ожидаемого сопротивления, легко провалилось в пустоту глазницы, выдавив на лицо еще одну порцию жидкой слизи. Жжение переросло в нестерпимый огонь. Сморщившись от сильной боли, он переместил палец к центру лица и попытался нащупать свой нос – вернее, то место, где он когда-то был. Но пальцы нащупали лишь какую-то кровавую мешанину. Безвольно бросив руку на земляной пол, Егор вновь потерял сознание, а спустя минуту дощатая дверь со скрипом отворилась, и в это неказистое глинобитное помещение вошли люди.

Когда затуманенное болью сознание вновь стало проясняться, осторожно настраивая слух на внешний мир, первое, что услышал Егор, была пуштунская речь двух человек, о чем-то между собой негромко беседовавших. «Ну вот, я в плену.… Жуткое слово – плен, кажется, что может быть хуже? Тем более в моем положении, когда я не сам к ним пришел, а попал в бою, да еще в каком…. Не резон было им меня убивать там, на берегу. Что ждет меня здесь, одному Богу известно, представить это сложно. Господи, как же мне это выдержать? Когда же ты меня заберешь, неужели я все это заслужил?»