Была ли альтернатива? (Троцкизм: взгляд через годы)

Что же касается ссылок на Троцкого, то участникам «новой оппозиции» ещё не раз пришлось услышать их от большинства съезда. Зиновьев и его приверженцы не только ни разу не прибегли в своих выступлениях на съезде к излюбленному ими жупелу «троцкизма», но оказались вынужденными фактически признать то, что поставленные ими вопросы о ненормальности партийного режима по существу повторяют критику со стороны «троцкистов». На это обстоятельство не преминули обратить внимание представители большинства, назойливо напоминавшие ленинградцам, что они излагают те взгляды, против которых ещё недавно сами выступали в дискуссиях с «троцкистами». Когда Зиновьев в заключительном слове предложил, не допуская фракций, оставаясь в вопросе о фракциях на старых позициях, вместе с тем поручить Центральному Комитету привлечь к работе все силы всех бывших групп в партии, в зале возникли шум и возгласы: «С кем вы заигрываете?»[538].

В особенно сложном положении оказался Лашевич, который на XIII парконференции высмеивал Преображенского и других оппозиционеров за их слова о том, что «они не хотели группировок, а ЦК, — все эти Сталины, Зиновьевы, Каменевы, — силой загнал их туда»[539]. Теперь же Лашевич вынужден был фактически повторить идеи оппозиции 1923 года. Говоря о подавлении свободы мнений внутри партии, он связывал его с тем, что в последние годы в ЦК настоящего коллективного руководства не было. «Вместо коллективного руководства, мы имели целый ряд политических, что ли, если так можно выразиться, комбинаций»[540], — говорил Лашевич. От имени ленинградской делегации он требовал, чтобы по всем спорным вопросам меньшинству была дана возможность высказывать свою точку зрения и защищать её. «Мы хотим, чтобы меньшинству не затыкали рот», — говорил он. Лашевич вынужден был признать, что Троцкий по ряду вопросов, в том числе об аппарате, «говорил не только неверные, но и верные вещи»[541].

Говоря о необходимости восстановления внутрипартийной демократии, коллективного руководства, борьбы мнений в партии, о предоставлении прав меньшинству, деятели оппозиции подчёркивали, что серьёзной помехой утверждению демократических начал партийной жизни стала непомерно возросшая власть Секретариата ЦК, фактически возвысившегося над Политбюро. В силу этого свободное выражение мнений даже внутри ЦК и Политбюро становилось невозможным, что в свою очередь выступало источником фракционности в руководящих органах партии. Если бы Секретариат был в самом деле исполнительным органом Политбюро и Оргбюро, говорил Сокольников, «мы выиграли бы то, что внутри Политбюро был бы в самом деле возможен совершенно свободный обмен мнений… и было исключено образование твёрдо сплочённых групп в Политбюро и Центральном Комитете»[542].

Если в содокладе Зиновьева ещё не был назван по имени главный виновник фактического раскола в центральных органах партии, а вопрос о необходимости коллективного руководства ставился в самой общей форме, то в последующих выступлениях лидеров оппозиции и в заключительном слове Зиновьева был поставлен вопрос о фактическом подавлении Сталиным коллективного руководства. Сокольников и Каменев прямо говорили о необходимости снять Сталина с поста генсека. «Я не могу согласиться с тем, что если в Политбюро, или в ЦК, или на съезде встаёт вопрос о том, как должен быть организован Секретариат, и должен ли тот или другой товарищ быть в составе Секретариата, то это обстоятельство мы должны рассматривать, как попытку внутрипартийного переворота, — говорил Сокольников. — С этим я не согласен. Товарищи, я лично убежден в следующем: я думаю, что влияние и авторитет тов. Сталина, если бы даже он не был генеральным секретарём нашей партии… (Шум и крики). Товарищи, неужели мы в самом деле на съезде партии не можем обсуждать вопрос, который в любой губернской организации можно обсуждать, — кто будет её секретарём… Я думаю, что мы напрасно делаем из вопроса о том, кто должен быть генеральным секретарём нашей партии, и нужен ли вообще пост генерального секретаря, вопрос, который мог бы нас раскалывать… Да, у нас был тов. Ленин. Ленин не был ни председателем Политбюро, ни генеральным секретарём и тов. Ленин, тем не менее, имел у нас в партии решающее политическое слово. И если мы против него спорили, то спорили, трижды подумав. Вот я и говорю: если тов. Сталин хочет завоевать такое доверие, как т. Ленин, пусть он и завоюет это доверие»[543].