Была ли альтернатива? (Троцкизм: взгляд через годы)

После кризиса сбыта 1923 года советское правительство снизило цены на многие промышленные товары и повысило цены на часть сельскохозяйственной продукции. Поскольку в 1925—1926 годах промышленность развивалась медленно, платежеспособный спрос стал опережать производство промышленных товаров. Кризис сбыта сменился товарным голодом. Между тем правительство продолжало осуществлять меры, направленные на стимулирование накоплений в деревне. В 1926 году общий размер сельскохозяйственного налога был снижен с 313 до 245 млн. рублей. В условиях высокоурожайных 1926 и 1927 годов выгоду от снижения налога получили прежде всего зажиточные крестьяне, у которых увеличилось количество излишков производимой ими продукции.

Одновременно была развёрнута система дешёвого государственного кредита для крестьянских хозяйств. Кредиты и машины (в основном закупаемые государством за границей) использовались прежде всего кулаками и зажиточными слоями деревни, имеющими средства на покупку техники и выплату процентов по кредитам.

Получив крупные политические и экономические уступки, включая предоставление избирательных прав, доступ в Советы и кооперацию, капиталистические элементы деревни всё активнее боролись за дальнейшее усиление своей экономической и политической роли, добивались фактического преобладания в сельскохозяйственно-кредитной кооперации. Всё это неизбежно вело к обострению классовых конфликтов в деревне. По далеко не полным данным, в 1926 году появилось 400, а в 1927 — более тысячи сообщений о кулацком терроре, жертвами которого стали 1150 коммунистов и беспартийных сельских активистов.

В 1924 году снабжение городов и растущего рабочего класса хлебом и приобретение хлеба для экспортных операций было поставлено на рыночные основы (до этого значительная часть хлеба поставлялась государству в виде натурального налога). Поскольку объём денежной массы, которую государство могло направить на закупку зерна, был ограничен, то приходилось прибегать к денежной эмиссии, которая вела к утрате золотого содержания рубля, нарастанию инфляционных процессов, усилению товарного голода и уменьшению экспортно-импортных операций.

Начиная с июльского пленума 1926 года, левая оппозиция обращала внимание на отставание государственной промышленности и на рост тех сил в городе и деревне, которые хотят повернуть развитие страны на капиталистический путь. Она подчёркивала, что положение рабочего класса и деревенской бедноты объективно ослаблялось по мере роста силы кулака, нэпмана и бюрократа. Особую опасность представляло усиление экономической и политической роли кулачества в деревне, которое заново и в стремительном темпе проделывало путь первоначального капиталистического накопления. В то же время бедняцкие и частично середняцкие слои в результате разорения и ликвидации их хозяйств попадали в кабалу к кулаку и ежегодно выбрасывали из своей среды два миллиона избыточных рабочих рук. Этот избыток рабочей силы не находил применения и в городах, поскольку развивавшаяся медленным темпом государственная промышленность могла поглотить не более 100 тыс. человек в год. Отставание государственной промышленности, рост безработицы в городах, аграрное перенаселение и социальное расслоение в деревне порождали сеть взаимосвязанных диспропорций, способных привести к серьёзному хозяйственному кризису.

Важно подчеркнуть, что аналогичные тревожные констатации делались в то время и Дзержинским, который в силу своего положения председателя ВСНХ лучше других представлял положение дел в народном хозяйстве. Хотя Дзержинский находился в плену представлений о «гибельности» линии оппозиции, в своей характеристике основных тенденций социально-экономического развития страны он, по существу, подтверждал констатации оппозиции о бесплановости, бессистемности хозяйственного руководства и об усилении частнокапиталистических тенденций в экономике страны.

В письме Куйбышеву от 3 июля 1926 года он писал: «Существующая система — пережиток… У нас сейчас за всё отвечает СТО и П/бюро. Так конкурировать с частником и капитализмом, и с врагами нельзя. У нас не работа, а сплошная мука. Функциональные комиссариаты с их компетенцией — это паралич жизни и жизнь чиновника-бюрократа. И мы из этого паралича не вырвемся без хирургии, без смелости, без молнии. Все ждут этой хирургии. Это будет то слово и дело, которого все ждут… Сейчас мы в болоте. Недовольства и ожидания кругом, всюду»[683].