Было приказано выстоять

Было тихо. Ясное утро не спеша начиналось над землей. В деревне затопили печи. Дым из труб потянулся к небу. То и дело разноголосо во всех концах деревни пели петухи. Потом по дороге, с холма от церкви, пропылила телега. Парой гнедых лошадей правил крестьянин, не по-русски подпоясанный широким красным кушаком и с широкополой темной шляпой-грибом на голове.

Солнце поднималось все выше и выше. В деревне из труб перестал идти дым. На солдатах уже высохла промокшая одежда. Силантьева постепенно начала одолевать дремота. Чтобы отогнать ее, он стал поворачиваться с боку на бок. Попов сердито дернул его за рукав. Силантьев оглянулся на него, но Попов смотрел уже в другую сторону.

Из деревни вышла женщина и вдоль берега направилась к тому месту, где лежали солдаты. В руках у нее был серп и пустой мешок. Невдалеке от границы она положила мешок на землю и стала жать осоку, переходя с места на место, выбирая траву посвежее. Жала она не спеша и так же не спеша носила траву охапками к мешку. Набив его, женщина легко с мешком на спине, почти не сгибаясь, пошла к деревне. Солдаты наблюдали за ней до тех пор, пока она не скрылась на деревенской улице, и, так как им пора было возвращаться обратно, они поднялись и, пригибаясь, тихо тронулись обратно. Заговорили, только выйдя на дорогу.

— Чудно! — сказал Силантьев. — Видал, как она поглядывала в нашу сторону?

— Видал, — передразнил Попов. — Ясно видал. Почти час жала мешок осоки.

— Я и то думаю: разве у них другого места нет, где осока? Знает, граница — нельзя, а идет.

— У каждого свое на уме. Наше дело с тобой посматривать да на ус мотать. Понял? — сказал Попов, когда они уже подходили к воротам заставы.

3

Старший лейтенант Прохоров сидит во дворе, на том самом бревне, на котором ночью курили солдаты. Теперь видно, что бревно толстое, короткое, серое, с ободранной корой. Около бревна растет корявая, сучковатая верба, в закат она дотягивается своей тенью через весь двор до крыши казармы и лежит на ней до сумерек. Прохоров сидит в тени, под деревом, а около него, весь на солнце, стоит лейтенант Крымов и с недовольным видом ожидает, что скажет ему Прохоров.

Он считает начальника лентяем и недоумевает, зачем его прислали. Три месяца до прихода Прохорова он работал один, устал, но с появлением Прохорова легче ему не стало.

«Ну, предположим, ты воевал, — думал Крымов, стоя перед Прохоровым, — побывал в Европе, но зачем же ты приехал на границу, если не любишь здешней службы?»

Крымов доложил начальнику, что утром на сопредельной стороне была замечена молодая женщина, близко подходившая к границе. Крымов предполагал поэтому на следующую ночь усилить наряд на этом участке. А Прохоров медлил давать свое согласие. И то, что он медлил соглашаться с Крымовым, которому хотелось поспать после обеда — ночью он почти совсем не спал, — злило Крымова.

— Все-таки я не понимаю, — рассуждал Прохоров, — девчонка какая-то подошла к границе, ну и черт с ней, на самом деле. Ведь она ушла! Зачем же мы людей туда погоним? — Он поглядел на помощника, подумав: «Надо ему отдохнуть, устал парень…»

Крымов что-то хотел сказать, но Прохоров перебил его:

— Можете, конечно, выслать туда усиленный наряд, я даже сам туда пойду. Да, пойду сам, — он оживился и, обрадовавшись тому, что решил идти сам, еще раз повторил: — Пойду с ними сам. Но дело не в этом. Я хотел бы поговорить с вами о другом. Неужели вам, взрослому человеку, не ясно до сих пор, что вы чрезмерно сгущаете во всем краски и увеличиваете работу себе и солдатам? Ну скажите, какой это враг — девчонка? Мы с вами стоим на границе дружественной страны, война кончилась…

— Дружественная, но капиталистическая, — сухо поправил его Крымов.

Наступило молчание.

— Вот когда я воевал, — раздумчиво сказал Прохоров, глядя под ноги и как бы отвечая сам себе на какой-то вопрос, — я видел врага. Он был перед моими глазами — фашист, и я его бил. А теперь? Войны-то ведь нету, дорогой мой! Фашистов-то мы разбили, — он нарочно сделал ударение на слове «мы», чтобы Крымов понял, что не он бил фашистов. — Врага я видел вот так, как вас сейчас, близко. Я даже дыхание его на лице своем ощущал, три раза был в рукопашной.

— Страшно? — доверчиво спросил Крымов.

— Что — страшно?

— В рукопашной.

«Побыл бы — так узнал, страшно или нет», — усмехнувшись, подумал Прохоров и отрицательно покачал головой.

— Так вот, я видел врага, — продолжал Прохоров, — и я знал, что это мой враг, моей Родины враг, моего брата, матери — всего, что для меня дорого, и я его не щадил.

Крымов с удивлением глядел на Прохорова.

— Давайте, — сказал Крымов, — поговорим начистоту, как коммунисты. Хотите?

— Давайте, — сказал Прохоров, подвигаясь и уступая ему место.