Было такое...

Потом группа уходит в затяжной съемочный период. Например, уезжает в степь и сидит там три месяца. Съемки на выезде называются в кино экспедиция. Когда я пришла в кино и мне сказали, что поедем в экспедицию, то дико обрадовалась любознательности кинематографистов, которые, наверное, досконально стремятся изучать предмет съемки и вообще вот какие они молодцы — сели и поехали! На деле же экспедиция оказалась несколько другим мероприятием. Это надо собирать вещи, уезжать из дома, много работать и жить, например, в степи. Каждый день тебя там едят блохи, некоторые члены съемочной группы даже заболевают общими заболеваниями (тут уж кому как повезет). Постепенно получается крепкий спитой коллектив, с которым жалко расставаться. Во время экспедиции всегда формируются группы по интересам: обмен литературой, классическая музыка, вечера вальсов. А когда тебя вывозят из степи на выходные в какой-нибудь ближайший город, то ты сходишь с ума от количества совершенно незнакомых людей, которые, оказывается, тоже есть на этом свете. А еще еда на площадке обычно раздается в пластиковой посуде. Один раз я взвыла нечеловеческим голосом и мне выдали еду в стеклянной тарелке с железной вилкой. Я обнимала это и целовала.

Некоторые группы устраивают «шапки». Шапка — это пьянка. Обычно первая «шапка» делается после первого съемочного дня. Она так называется, потому что вся группа скидывается в шапку по чуть-чуть и на вырученные средства пьет. А в конце съемки «шапка» бывает вообще обязательно, но ее уже устраивают продюсер и директор, потому что считается, что они уже достаточно наворовали и надо бы парням проставиться, а то как-то не по-людски. На «шапку» все приходят очень торжественные и нарядные. И вдруг становится видно, что ассистентка по реквизиту Наташа — она девушка, а не пенек в пяти куртках без ног с обмороженным невыспавшимся лицом и тремя сигаретами во рту одновременно. Один раз ко мне на премьере подошел кто-то и сказал: «Ух ты! Так ты ж баба!» А я смотрела и не узнавала человека, потому что прошло много времени и я вообще никого не запоминаю. Человек это понял и говорит: «Да я ж Виталик, постановщик!» А я говорю: «Да?.. А ну-ка, повернись. А вот побеги теперь. О! Точно! Виталик!» Потому что на площадке в течение нескольких месяцев я кричала: «Внимание! Постановщики! Виталик! Быстро то-то и то-то!» А Виталик был очень хорошим постановщиком и он сразу стремился делать быстро, поэтому я видела его только бегущим и со спины.

Вот хорошо любить актрису. Она приходит домой после смены, вытирает одну часть лица лосьоном для тонуса нижних век, а другую муссом для упругости лба, она очень устала, наливает чашку зеленого чая, хотя много жидкости на ночь вредно, утром будет небольшая отечность, но можно иногда позволить, потом садится к своему мужу и говорит: «Сегодня был такой напряженный день, да… Не могли развести мизансцену, никак не выходило. Я говорю режиссеру, что не может героиня заплакать здесь, не может. У нее совершенно другой внутренний монолог, она сильная женщина. Ты слушаешь меня?.. Я столько нервов потратила, чтобы доказать это. Ты меня понимаешь?»

А вот как любить второго режиссера? Приходишь домой после смены с жопой вместо лица, быстро рвешься не просто в горячий, а в кипяченый душ, делаешь съемочные планы на завтра, надеваешь растянутую, но самую теплую пижаму, падаешь на кровать и говоришь: «И не трогай меня сегодня! Ты меня понял?!»

Весь этот къебенематограф — исключительно притягательная вещь. Я как-то раз поняла, почему люди, которые остались без него недобровольно, в массе своей спиваются. Один раз мы снимали погони на проспекте Вернадского. Это должна была быть ночная смена, но группа собиралась заранее, чтобы подготовиться перед наступлением темноты. Я шла вдоль проспекта, люди возвращались с работы, в толпе встречались наши из съемочной команды, которые ходили туда-сюда по своим киносъемочным делам, я с ними здоровалась, что-то обсуждала, мы смотрели, где и как снимать. В городе наступал вечер, на кухнях загорался свет, съемочная площадка только организовывалась и еще не было понятно, что тут будут снимать кино. Но ты идешь в толпе и вдруг чувствуешь, то есть у тебя есть вот это совершенно мнимое ощущение причастности к тому, что дано знать не всем. Что тут через пару часов грузовики будут летать по воздуху, мотоциклы врезаться вдруг в друга, а героиня польет слезами умершего героя, а гримеры как раз забыли взять искусственную кровь и быстро поехали ее искать. И вот от этого ощущения причастности к тому, что дано не всем, и ощущение это, на самом деле, — только твоя фантазия и желание, чтобы так было, — вот от него очень сложно отказаться.