Было такое...

У Елизаветы Николаевны было: взрослая дочь, зять, внук и двухкомнатная квартира, в которой она жила вместе с дочерью, затем и внуком.

Мужа у Елизаветы Николаевны тоже не было.

У Елизаветы Николаевны было: кот Рыжик и много долгов.

Елизавета Николаевна работала в родильном доме санитаркой и получала мало. Ее дочь не работала. А зять не работал тоже. И внук не работал, он был очень маленький. Дочь сидела с внуком, а зять учился.

Все на работе знали, что у Елизаветы Николаевны так. И все ей помогали. Отдавали старые вещи, приносили одежду для ребенка. Или если осень, сезон яблок, то у Елизаветы Николаевны весь дом был завален яблоками. Потому что все везли ей яблоки с дач, у всех оставался излишек. Эти яблоки девать уже было некуда. Елизавета Николаевна и варенье варила, и компот закатывала, и сушила. Или если пошли на дачах огурцы, то весь дом в огурцах. Или в помидорах. Квартира иногда напоминала овощной склад, по ящикам на балконе можно было понять, что сейчас созрело и урожай чего в этом году удался больше всего. Вечерами Елизавета Николаевна закручивала банки с соленьями и вареньями на зиму. Она знала много рецептов, больше всего ей удавались патиссоны с перцами, они получались острыми и вкусными. Правда, патиссонов было не так много, в основном все оставляли их себе. Поэтому патиссоны с перцами считались деликатесом и открывались только по праздникам.

Елизавета Николаевна не помнила, когда последний раз плакала. Во-первых, она считала, что повода нет. А во-вторых, она про это вообще не думала. Бывало так, конечно, что старый фильм посмотрит, ну всплакнет. А так, чтобы закричать «да когда же все это кончится?!», выгнать зачем-то Рыжика из комнаты, с отчаянием бросить банку с огурцами в стену, хлопнуть дверью, внук бы проснулся и заплакал, зять сделал телевизор погромче, а потом бы Елизавета Николаевна вышла через три часа из комнаты, впустила обратно кота и стала заметать осколки вперемешку с огурцами в совок, швыркая зареванным носом — вот так она не плакала никогда.

Зато плакала дочь Елизаветы Николаевны. Она плакала иногда ночью, потому что по образованию учитель русского языка и литературы. А учителям много не платят, даже если устроиться на работу. Можно было заняться репетиторством, но надо же искать учеников. А где их найдешь? А если даже найдешь, то надо где-то с ними заниматься. Дома нельзя, потому что тут склад яблок, а учить учеников на их квартирах тоже не получается, потому что надо кому-то оставлять ребенка. А кому его оставишь? Мать все время на работе, а муж учится. Ему надо осваивать образование. Да он и ребенка-то нормально взять не может, боится, что уронит. В садик рано, в яслях коклюш. Безвыходная ситуация, совершенно безвыходная.

От безвыходности дочь Елизаветы Николаевны плакала иногда ночами. Один раз дочь Елизаветы Николаевны меняла постельное белье и пошла показывать подушку матери.

— Мама, ты видишь? — сказала дочь Елизаветы Николаевны и протянула подушку в разноцветных разводах.

— Это что такое?

— Это, мама, я плакала! Понимаешь? Я плакала, а наволочка полиняла от слез и на подушке остались разводы.

Дочь стояла с большим смыслом в глазах. Ей нравилось, что никто не догадывался про ее слезы раньше (хотя могли бы сообразить вообще-то), всхлипывала она не очень громко (хотя могли бы и услышать, между прочим), никто не подозревал о боли и переживаниях, она держалась, как могла. Но на подушке остались цветные разводы, этого уже не спрятать и вот с этим уже ничего не поделать. Она скрывала, как могла, но есть обстоятельства сильнее нас, правда всегда станет явью.

И дочь Елизаветы Николаевны стояла с видом «вот видишь, мама». А Елизавета Николаевна стояла с видом «вижу». Ей было очень жалко свою дочь, потому что дочь росла без отца, отец ушел от них давно.

На работу Елизавета Николаевна приходила раньше всех, надевала пречатки, брала ведро и шла мыть этажи. На ведре было написано «Хлор». Потом Елизавета Николаевна пила чай с медсестрами. Потом с кухни приносили обед. Обед готовили не только для рожениц, но и для персонала, так всегда делают в лечебных учреждениях.