Было такое...

За кадром раздается пронзительный скрип качающихся качалей «Вии-и… вии-иии». Так пятнадцать минут. «Вии-и… вии-иии… вии-и… вии-иии». Латентная структура драмы характеризует гибкую канву камертонных отношений героев в свете многоплановости предоставления вызова основному сюжету. На дальнем плане проезжает велосипедист в плаще и шляпе. Раздается сухой мужской кашель «Кх. Кх-кх-кх». Ветер. Камера статична. Скрип качелей. Мы понимаем, что девочка умерла. Через сорок минут просто ощущаем это, вариантов нет. Девочка — всё. Звук велосипедного звонка откуда-то. Конец. Все призы на фестивалях. Никто ничего не понял, но не сознается ни за что. Даже если жечь каленой пальмовой ветвью.

PS

А есть третий случай.

Когда Андрей Тарковский снимал «Сталкер», то у него это получилось с третьего раза. Рассказывают, что с первым оператором у Тарковского случился конфликт. Оператор сказал: «Андрей. Если в кадре видно что-то, то это должно что-то обозначать. А если это обозначает хуйню, то это хуйня». Что не помешало Тарковкому создать талантливое кино.

2010/03/15

И когда что-то такое случается, то я всегда про тебя вспоминаю.

Когда смотрю на людей, то думаю, что этот конкретный человек идет сейчас по улице, потому что кто-то когда-то кончил. Звучит ужасно, но это так. Очень часто я работаю со всякими известными актерами и режиссерами. И иногда они со мной начинают разговаривать так, будто я хуже. А я сразу думаю: «Ты со мной сейчас говоришь и стоишь тут, потому что твой папа когда-то кончил. А я тут стою, потому что мой тоже. Мы с тобой одинаково начинали».

Если во время плохого настроения пройтись по оживленным улицам днем или проехаться в час-пик в метро, то сразу очевидно, сколько в мире удовольствия. Жизнь любого человека начинается с очень приятного. Конечно, есть зачатие из пробирки или вот клонирование. Но это новые технологии, поэтому я стараюсь смотреть на людей постарше.

Дело не в том, что постоянно думаю о сексе. Вот одна моя подруга — вот она да, вот она думает о сексе по-настоящему. Она говорит: «Алеся. Я придумала, как решить все проблемы сразу. Надо работать поварихой на кораблях самого дальнего плаванья. И я никогда не смогу сказать, что нет работы, дома пустой холодильник, никакой личной жизни и, боже мой, как же я давно не была на море!»

А я думаю не о сексе. Когда в жизни случается как-то так, ну вот как сейчас, то я думаю про папу и как мне его не хватает. Не хватает так, что даже не могу представить, что он был вообще. Один раз меня прооперировали с левой стороны и папа ходил со мной на перевязки и снимать швы. Он ходил всегда с левой стороны, боялся, что прохожие могут задеть или толкнуть. С тех пор я выросла, была замужем, и не замужем тоже была, встречала разных мужчин и встречаю их до сих пор. Меня любили, я любила. И нельзя сказать, что никому больше не приходило в голову ходить с левой стороны. Наверное, я просто очень скучаю. Когда-нибудь найду его телефон и скажу: «Папа, это я. Почему ты меня бросил? Скажи мне честно». Он сразу узнает, что это я, потому что папой его больше никто не может называть. Он точно растеряется и вообще хорошо, если будет трезвым. Я бы очень хотела даже приехать и спросить, глядя в его лицо: «Ну скажи мне. Ну почему? Ну чем я хуже? Ну почему не я?» Это так обидно. Папа был первым человеком в жизни, который показал, что меня можно не любить. И я один раз вдруг поняла, что чувствую себя очень за это виноватой. Значит, что я какая-то плохая, если так можно.

У меня много проблем, неприятностей, успехов, побед и я не думаю о нем каждый день. Но когда случается что-то такое, как сейчас происходит, то я иду по улице в плохом настроении, смотрю на людей, думаю, что все они — потому что каким-то мужчинам когда-то было очень хорошо. И что я — потому что папе тоже было хорошо. И как это сказать… Он мог бы не останавливаться дальше. Он мог бы любить мою маму, не обижать ее. И мог бы ходить всегда с моей левой стороны. И мог бы говорить: «Ты почему так поздно приходишь домой? Бросай свою работу, я кому сказал!» Ну, как-то так мог бы, конечно.