Былое без дум

Но, увы, проходит время, рана от нанесенной обиды зарубцовывается (актеры - ведь это дети), а потом, знаете, привычка, она ведь вторая натура - все это делает свое лечебное дело, и посему, когда в семь часов утра раздается звонок и до боли знакомый голос, отдаленно напоми-нающий о бессонных ночах, о радостном соболезновании друзей по профессии и о горечи незаслуженного человеческого унижения, произносит "Здравствуйте, с вами говорят из киногруппы "Пусть всегда буду я", это вторая серия известной комедии "Пусть всегда будет мама", как у вас со временем? и т п ". - то все повторяется сначала. И "разбуженный" распушает волосы, чтобы придать голове форму шара, так как с затылком у него по-прежнему неблагополучно. И опять в который раз направляется на студию. А в это же время в город Одессу едет молодой артист Иванов из Театра-студии киноактера, едет полный надежд и аналогичных фантазий, едет и не знает, что это едет вовсе не он, что получена в репертуарной конторе телеграмма из киностудии, где точное видение режиссуры на данную роль формулировалось вызовом: "Шлите актера лицом Баталова .." Его и послали.

Может быть, это и выход из положения. Чего там возиться с актерами, думать, искать, действительно пробовать, репетировать, гораздо проще отобрать все в той же картотеке пятнадцать мужских и десять женских стереотипно популярных имен, как образец того или иного режиссерского замысла, и требовать...

"Шлите актрису фигурой Мордюковой, лицом Румянцевой, голосом Гурченко" - и дело с концом. Только если уж договариваться о такой системе, то и артисту надо дать возможность и право пользоваться телеграфом и отвечать: "Снимусь режиссера талантом Эйзенштейна" "Согласна пробоваться оператора кепкой Урусевского" и т. д. и т. п.

Но, увы, это зыбкие мечты, а пока что в скором поезде "Москва Одесса" едет в очередной раз киногибрид... "сердцем Иванова, лицом Баталова".

Письмо А. Ю. Германа:

"Дорогой Шура!

Смонтировав и посмотрев Ваши пробы, я убедился, что Вы лучший артист, с которым мне когда-либо приходилось работать и я был бы счастлив сделать эту картину с Вами. Более того, я собираюсь, да, собственно, чего там собираюсь, мы уже делаем сценарий, где значительная роль пишется на Вас, если, конечно, Вы не откажитесь.

Это 1914 год, Крым, контрразведчик русской армии, история локальная драматическая и остросюжетная. В сценарии должны быть две мужские роли: Ваша и еще одного актера (какого, пока говорить не буду), впрочем, надеюсь, сами прочтете сценарий.

С "Глинским" же, Шура, ничего не вышло потому, что проба окончательно убедила меня, что никаким проводником Вы быть не можете, при Вашей ироничности и интеллигентности стать частью этого народа, раствориться в нем - не выйдет, хоть стригись, хоть не стригись.

Обнимаю Вас, дорогой Шура. Буду искренне рад, если сохраните ко мне десятую часть той любви и уважения, которые я испытываю к Вам.

Искренне Ваш А. Ю. Герман"

Письмо Э. А. Рязанова:

"Дорогой Шурик!

Я прибегаю к эпистолярному жанру, потому что мне стыдно смотреть тебе в глаза, предлагая ЭТО. Речь идет о персонаже по имени пианист Дима. Хотя он числится в ролях, фактически это эпизод. Если бы ты подарил нам 3-4 съемочных дня, это было бы для меня счастьем, а для картины украшением. Итак, спаси, пожалуйста, наше драматургически-половое бессилие и сыграй Диму.

Тату целую.

Твой Элик."

Большим артистам сниматься в массовках, эпизодах стыдно. Нужно, очевидно, быть таким огромным артистом, чтобы уже не имело значения, каков километраж твоей роли. А если твоя "огромность", мягко говоря, относительна, то сняться в эпизоде - святое дело, ибо иногда в микрозарисовке можно сыграть больше, чем в сорока сериях, когда твое незамысловатое лицо прочно войдет в каждую семью и станет предметом ночных кошмаров миллионов телезрителей, так как презирать, поносить и измываться над артистом может каждый, а выключить телевизор не в силах никто. (Как говаривал покойный Андрей Миронов: "Обидеть художника может каждый, а материально помочь - никто".)