Былое — это сон

Рождественский вечер мне хотелось провести в одиночестве. Я получил приглашения от Сусанны, Йенни и многих других. Какое бы из них я ни принял, я оказался бы в ложном положении; в это рождество я особенно остро чувствовал, что сам поставил себя вне людей. Мое положение оказалось бы вдвойне ложным, если б я согласился провести этот вечер в какой-нибудь семье.

Я пообедал в «Уголке» под официальной, безликой елкой, вокруг мельтешили увешанные пакетами люди, слышались разговоры о рождестве и войне.

Каким далеким и грустным представляется все это теперь! Немцы отняли у норвежцев радость, страна приходит в упадок, народ голодает, десятки тысяч моих соотечественников рассеяны по всей земле. Еще и теперь я часто лежу по ночам и думаю: должно быть, мне это снится, это не может быть явью.

Нельзя забывать, немцы показали нам свое истинное лицо, веря, что выиграют войну, и думая, что день расплаты не придет никогда. В немцах нет сдерживающих начал, они способны на любую бесчеловечность. Они следуют простейшим гуманным заповедям только тогда, когда знают, что противник вооружен до зубов.

В сердце цивилизации живут древние ассирийцы. Превратите их в гладиаторов и поселите в казармы, где под духовую музыку они будут жрать до отвала. Только тогда они оставят всех в покое.

Я разговорился с одним американцем норвежского происхождения, имя которого забыл, мы обменялись глубокомысленными замечаниями по поводу Америки, Европы, войны и себя самих. Он ушел, а я погрузился в мечты, весь отдавшись никотиновому божеству, и не замечал, как мимо снуют люди, задевая мою скатерть.

Елка, под которой я сидел, была мертва. То есть, конечно, это было живое дерево, но рождественская елка должна стоять в домашней обстановке, иначе она лишается души, делается картинкой рождественской елки и может напомнить только о бездомности и ресторанах.

Я сидел и чертил фигурки на полях газеты. Должна была прийти Пенни. По залу косяком плыли люди в поисках свободных мест. Большинство уходило ни с чем. Здесь слышались все диалекты, на каких говорят даже в самых глухих уголках нашей длинной страны.

Мысленно я чокнулся с Осмундом Винье. Зуб-то все-таки не твой, сказал я, но он вынут из твоей могилы и поэтому дороже многих святых мощей, и я буду благоговейно хранить его вместе с подковой, попавшей ко мне каким-то загадочным образом.

С каждой новой рюмкой во мне возрастало почтение к реликвиям.

Сердце радуется всякой святыне.

Не задумываясь, машинально, я начертал голову двуликого Януса и глубокомысленно уставился на нее. Умный народ придумал этого бога. Боги что-то означали, когда в них верили, потом все свелось к одному имени. Рассказ о Нарциссе — и сам тип человека, и вся литература о нем сплавлены в небольшую легенду.

Древних богов опорочили в наших школах, как, впрочем, и вообще все прошлое. Темное средневековье, говорят теперь люди, и не знают о нем ничего, кроме нескольких пошлых историй о развратных монахах. Седая древность, говорят они, и опять же развратные эллинские боги. Я смотрел на голову Януса. Сперва я, наверно, просто ловчил, пытаясь избавиться от тревоги, из-за которой сердце мое заколотилось часто-часто, будто мне предстояло принять важное решение. Потом я пытался уже не ловчить, а только разобраться, что же все-таки вывело меня из равновесия. Но ничего не обнаружил. Двуликая голова Януса, есть в ней нечто грозное, наводящее ужас.

В раздражении я отхлебнул из рюмки. Иной раз накатывает что-то необъяснимое. А когда проходит, остается чувство, будто нечто темное выглянуло из подполья и исчезло прежде, чем ты успел его разглядеть.

Если ты хорошо знаешь себя, тебе непременно представится случай увидеть в зеркале темное существо — свое второе «я». Лицо своего темного спутника.

Губы мои сами собой произнесли фразу: «Увидеть того, другого, который не эмигрировал».

Я записал эти слова на газете: «Увидеть того, другого, который не эмигрировал».

Потом долго смотрел на эти слова, и они уже перестали что-либо значить, но сердце снова бешено застучало, и захотелось кого-нибудь убить.

Во мне все бурлило, я стиснул руки, чтобы они перестали дрожать. Господи, неужто я вдруг потерял рассудок?

Убить этого другого, убить себя, догнать кого-то и прикончить. На мгновение у меня в голове все помутилось. Мне стоило больших усилий вернуться к действительности. Меня била дрожь, и я чувствовал, что чуть не исчез. Мне хотелось показать себя себе, но я снова исчез, так и не разглядев себя.