Былое и думы (Часть 6)

- Es ist zu himmlisch, liebster Gottfried, dass er dir geschmeckt hat. Tuhe, mein bester, fur mich - einige Tropfen Schmand hinein!179

И он каплет сливки - глядя на нее с умилением - и она глядит на него с благодарностью.

Jоhanna ожесточенно преследовала своего мужа беспрерывными, неумолимыми попечениями о нем, давала ему револьвер во время тумана в .каком-то особом поясе, умоляла беречь себя от ветра, от злых людей, от вредных кушаний и in petto от женских глаз - вреднее всех ветров и пате de foie gras180... Словом, она отравляла его жизнь острой ревностью и неумолимой, вечно возбужденной любовью. В замену - она поддерживала его в мысли, что он гений, по крайней мере не хуже Лессинга, что Германии в нем готовится будущий Штейн; Кинкель знал, что это правда, и кротко останавливал Иоганну при посторонних, когда похвалы хватали слишком через край.

- Иоганна - слышали ли вы об Гейне? - спрашивает ее раз расстроенно взбежавшая Шарлотта.

- Нет, - отвечает Иоганна.

- Умер... вчера в ночь...

- В самом деле?

- Zu wahr!181

- Ах, как я рада - я все боялась, что он напишет какую-нибудь едкую эпиграмму на Готфрида - у него был такой ядовитый язык. Вы меня так удивили, (141) прибавила она, спохватившись, - какая потеря для Германии182.

...........................................................................

...

...отвращения, является горькое чувство зависти.

Источник этих ненавистей долею лежит в сознании политической второстепенности германского отечества и в притязании играть первую роль. Смешно национальное фанфаронство и у французов, но все же они могут сказать, что "некоторым образом за человечество кровь проливали"... в то время как ученые германцы проливали одни чернилы. Притязание на -какое-то огромное национальное значение, идущее рядом с доктринерским космополитизмом, тем смешнее, что оно не предъявляет другого права - кроме неуверенности в уважении других, в желании sich geltend machen183.

- За что нас поляки не любят? - говорил серьезно в обществе гелертеров один немец.

Тут случился журналист, умный человек, давно поселившийся в Англии.

- Ну, это еще не так мудрено понять, - отвечал он, - вы лучше скажите, кто нас любит? или за что нас все ненавидят?

- Как все ненавидят? - спросил удивленный профессор.

- По крайней мере все пограничные: итальянцы, датчане, шведы, русские, славяне...

- Позвольте, Herr Doctor, есть же исключения, - возразил обеспокоенный и несколько сконфуженный гелертер.

- Без малейшего сомнения - и какое исключение:

Франция и Англия.

Ученый начал расцветать.

- И знаете отчего? - Франция нас не боится, а Англия презирает...

Положение немца действительно печальное - но печаль его не интересна. Все знают, что они справиться могут - с внутренним и внешним врагом, - но не умеют. Отчего, например, единоплеменные ей народы, (142) Англия, Голландия, Швеция, свободны, а немцы нет. Неспособность тоже обязывает - как дворянство кой к чему и всего больше к скромности. Немцы чувствуют это и прибегают к отчаянным средствам, чтоб иметь верх, выдают Англию и Северо-Американские Штаты за представителей германизма в сфере государственной Praxis184. Руге, разгневавшись на Эдгара Бауэра за его пустую брошюру о России - кажется, под заглавием "Kirche und Staat"185 - и подозревая, что я Э. Бауэра ввел в искушение, писал мне ( а потом то же самое напечатал в "Жероейоком альманахе"), что Россия один грубый материал, дикий и неустроенный, которого сила, слава и красота только оттого и происходят, что германский гений ей придал свой образ и подобие.

Каждый русский, являющийся на сцену, встречает то озлобленное удивление немцев, которое не так давно находили от них же наши ученые, желавшие сделаться профессорами русских университетов и русской академии. Выписным "коллегам" казалось это какой-то дерзостью, неблагодарностью и захватом чужого места.

Маркс, очень хорошо знавший Бакунина, который чуть не сложил свою голову за немцев под топором саксонского палача, выдал его за русского шпиона. Он рассказал в своей газете целую историю, как Ж. Санд слышала от Ледрю-Роллена, что, когда он был министром внутренних дел, видел какую-то его компрометирующую переписку. Бакунин тогда сидел, ожидая приговора в тюрьме, и ничего не подозревал. Клевета толкала его на эшафот и порывала последнее общение любви между мучеником и сочувствующей в тиши массой. Друг Бакунина А. Рейхель написал в Nohant к Ж. Санд и спросил ее, в чем дело. Она тотчас отвечала Рейхелю и прислала письмо в редакцию Марксова журнала, отзываясь с величайшей дружбой о Бакунине, она прибавляла, что вообще никогда не говорила с Ледрю-Ролленом о Бакунине, в силу чего не могла повторить и сказанного в газете. Маркс нашелся ловко - и поместил письмо Ж. Санд с примечанием, что статейка о Бакунине была помещена "во время его отсутствия". (143)