Былое и книги

Зато бомбардировки родного Гамбурга сразу пробуждают его чувствительность: «Просто в голове не укладывается, чтобы 80 % Гамбурга сровняли с землей, у меня, хоть я тут всякого навидался, слезы стояли в глазах. <…>

Какая же это война, когда это просто убийство детей и женщин, и потом – это же негуманно» (курсив, разумеется, мой. – А. М.).

Маленького Уве, мечтавшего поскорее перестрелять всех русских и смыться, много лет воспитывали на примере павшего геройской смертью старшего брата, разумеется, никак не причастного к преступлениям против человечности: это же были нормальные войска, честно выполнявшие свой долг. И вообще, исключая считанных козлов самоочищения (эта шайка, эти преступники, воспользовались мальчиком, злоупотребили его юношеским идеализмом), честными были все. Честный люфтваффе, где служил отец рассказчика, романтичный скорняк с обаятельными манерами, ради которых дамы некоторое время еще заказывали ему шубы, когда он уже явно отставал от моды. Честный вермахт, в октябре 1941-го получавший честные приказы честного генерал-фельдмаршала фон Райхенау: «Солдат обязан проникнуться полным пониманием исторической необходимости сурового, но справедливого возмездия, свершаемого ныне над презренным недочеловекоеврейством». И честные ветераны, стоявшие до конца и после войны годами перетиравшие, кто отнял у них победу – Гитлер, Генштаб, предатели, позволившие английской армии ускользнуть в Дюнкерке…

«На что не было спроса, так это на мужество сказать “нет”, мужество возразить, мужество ослушаться приказа». Хотя тех, кто отказывался от участия в массовых расстрелах, всего лишь перебрасывали на менее ответственный участок – и все-таки не отказывался почти никто. Тем более почти никто не желал отказаться от принадлежности к расе господ.

«С Америки началось унижение, посрамление поколения отцов. Про Россию говорилось: страна многонаселенная, но обескровленная войной. Зато Америка была, несомненно, больше и сильней. Ее ценности, ее культуру и стали перенимать. Какое оскорбление для тех, кто двинулся походом завоевывать весь мир, мня себя избранной расой! А теперь они были вынуждены кланяться каждому американскому чинарику и подвергаться перевоспитанию. Одно слово чего стоит: перевоспитание, reeducation».

«Ребенок смотрел на взрослых, которые поднимают брошенные американцами окурки. Мужчины, которых совсем недавно полагалось приветствовать во фрунт, которые привыкли отдавать распоряжения командными голосами, вдруг заговорили шепотом и уверяли, будто ничего “такого” не знали, ничего “такого” не хотели и вообще, дескать, тут не обошлось без измены.

Отец отвергал американскую музыку, кино, джаз. Потеряв командную власть в общественной жизни, они тем истовее раскомандовались дома, в своих четырех стенах».

Похоже, борьба отцов с джинсами детей была в Германии куда пояростнее, чем у нас. В Западной Германии, разумеется, поскольку в Восточной сразу было принято разделение на обманщиков-капиталистов и обманутых барашков-трудящихся, хотя любой солдатик возвращался с фронта с гордостью приобретателя новых земель – которые, правда, еще предстоит очистить от недочеловеков.

Сразу после войны вполне можно было рассказать в приятной компании, как ты пристрелил парочку русских пленных, чтобы не тащиться с ними по жаре. «В те годы русские были по-прежнему всего лишь врагами – теми, кто насиловал немецких женщин, сгонял немцев с родных земель, до сих пор морил голодом немецких военнопленных, и никто особенно не задумывался над вопросами о вине, о причинах, о временной последовательности зверств. Сами-то что, сами-то мы только по приказу. Все, от рядового до генерал-фельдмаршала Кейтеля».

Поэтому Уве Тимм считает тех, кто твердил о своем незнании, куда вдруг исчезли евреи и откуда взялись поношенные вещи, в том числе и детские, сохранившими остатки совести: им все же требовалось этой наивной ложью заглушить ее уколы. А вот его гордый отец не прибегал к подобным уверткам, он то апеллировал к собственным страданиям: нам-де тоже досталось, значит, и мы жертвы, то размазывал вину на всех: почему-де «западные демократии» не бомбили подъездные пути к Освенциму, почему-де они не впускали евреев к себе, когда это еще было возможно?..

Как будто подлость западных демократий (удесятеренная их последующим нежеланием признать и на себе хоть пятнышко еврейской крови) уменьшает чью-то личную вину – ведь раскаиваться можно лишь в том, что ты совершил лично. Однако каяться начали только те, кому каяться было не в чем.

Виновные не каялись. Они лишь использовали наполнившее Германию облако в качестве дымовой завесы.