Былое, нынешнее, грядущее

В высоту старшая дочь уже не вытягивалась, почти на целую голову не достигнув обычного роста женщин-кошек в их роду, зато в поперечных обхватах уже сравнялась с родительницей. Также она унаследовала от Млады смоляные волосы, прохладно-сапфировые глаза и мрачноватые, густые брови.

Пирог удался на славу: большой, пышный, украшенный завитушками из теста, с румяной верхней корочкой, смазанной для блеска яйцом. Дом наполнился тёплым рыбно-хлебным духом, а сама хозяйка раскраснелась и пропиталась вкусным запахом, пока возилась в жаркой кухне у печки. Вся она дышала домашним уютом, материнской мягкостью, белогорской мудростью и источала волны чего-то этакого – неизъяснимого, сладостно-женского, тягучего, как мёд. Сердце  Млады утопало и вязло в этих волнах, будто пойманное ласковыми ладошками.

– Сама как пирожок, так и съела бы тебя, – шепнула Млада жене. И прочитала по губам беззвучный ответ:

– Не приставай при детях!

После обеда Млада с Зарянкой принялись корчевать пень. Провозились они долго, окапывая его кругом и освобождая от земли корни – ещё живые, полные сока. Ещё немало времени они могли бы держать и питать дерево, если б не разрушительный ветер. Работать вместе с дочерью было любо-дорого: хваткая, сильная, понятливая и толковая, Зарянка уже всё умела, руки у неё росли, что называется, из правильного места, да и голова соображала хорошо.

На месте пня осталась большая яма, которую они пока не стали засыпать, только накрыли сверху толстыми ветками, чтобы в неё не упали младшие дети.

– Сама выберешь, что сюда посадить, – сказала Млада Незабудке. – Подумай. А пока в яму будем кидать траву, ботву, навоз и листья опавшие. К весне всё перепреет – хорошее удобрение получится. А весной посадим что-нибудь.

– Я уже придумала, матушка, – ответила девушка. – Черешню хочу...

– Ладно, – подумав, кивнула женщина-кошка. – Только её парами садят, чтоб деревья друг друга опыляли. Но тут места достаточно. Саженцы можно попросить в княжеском питомнике. Думаю, княгиня Огнеслава и Берёзка нам не откажут.

Незабудка кивнула и грустновато улыбнулась, и Млада дотронулась пальцами до её нежной щёчки.

– Не горюй. Одни деревья гибнут – новые растут.

Починку крыши Млада с Зарянкой решили отложить на другой день: всё равно такую черепицу можно было раздобыть только в городе, у тамошних гончаров. Сегодня они только измерили прорехи и прикинули, сколько черепицы потребуется, завтра собирались спозаранку за ней отправиться и привезти, а потом взяться за работу. А вечером, когда все дневные заботы остались позади, женщина-кошка добралась-таки до вожделенных выпуклостей супруги – и тех, что круглились спереди, и тех, что манили и соблазняли сзади. Пока Дарёна расчёсывала и убирала волосы на ночь, Млада разделась донага и устроилась на постели, мурлыча от нетерпения.

– Мрррр, ладушка, иди ко мне скорее...

Дарёна на миг остановила движения гребешка и глянула на неё через плечо – дразняще, лукаво и томно стрельнула взором из-под покрова густых ресниц.

– Ничего, обождёшь чуток, – усмехнулась она.

Убрав волосы, она принялась вбивать пальцами льняное масло в кожу лица. Жена сидела спиной к Младе, чуть подавшись грудью вперёд, к зеркалу, отчего очертания её бёдер и ягодиц обрисовались под тонкой сорочкой, ткань которой натянулась на этой восхитительной округлости её тела. У Млады вырвался сдавленный рык, а Дарёна отозвалась мягким, грудным смешком. Подушечки её пальцев похлопывали по тугим, улыбающимся щёчкам-яблочкам, чувственно скользили по лебединому изгибу шеи и гладили грудь в вырезе рубашки. Всё кончилось тем, что женщина-кошка схватила супругу на руки – та только пискнуть успела – и кинула на постель, а сама бросилась сверху.

– Попалась, – урчала она, жадно лаская грудь Дарёны, зарываясь в неё лицом и забираясь руками под сорочку. – Выставила свою... ягодку, дразнит меня и думает, что у меня терпения воз и маленькая тележка!

*   *   *

Любой пронзительный звук, яркий свет или резкий запах мог ввергнуть Младу в этот приступ чёрного ужаса, когда ей казалось, что воздух кончился, что сердце вот-вот лопнет, как переспелый плод. Тело покрывалось липким потом, кожа холодела, а земля уходила из-под ног. Её наполнял безмолвный крик – крик надорванной души, которая была разъединена надвое, а потом соединена, но рана ещё не затянулась.

Рана искажала всё: чувства, воспоминания, мысли. Когда приступ кончался, Млада пыталась нащупать тропинку к прежней себе, но не могла. Лёжа в глухом лесу и свернувшись калачиком под корнями старого дерева, она царапала удлинившимися когтями землю, а иногда и ела её. Скалила перемазанные глиной клыки и закатывала глаза под трепещущие веки, так что оставались видны только белки.

Это было не просто уныние духа, а недуг, лапы которого сомкнулись на её горле мёртвой хваткой. От него не спасала ни Тихая Роща, ни целебная вода, ни мёд, ни нежные песнопения дев Лалады в общине Дом-дерева.