Марсель город как город и крупный порт в департаменте, как сейчас помню, с очень трудным названием. Ничего не скажешь, умный город, раз ещё в средние века обзавёлся университетом. Да что там школы и пристани. Марсель славится во всём мире своей марсельезой! И пока в нём не поживёшь, вовек не узнаешь, что это песня Великой французской революции, которую судя по моим путаным запискам сочинил аж в тысяча семьсот каком-то году не заботясь о последствиях Клод Жозеф Руже де Лиль. Мы её сейчас петь не будем со вставанием из-за столов, потому как к весёлому времяпровождению она не подходит. Да ни к чему и не подходит кроме революций. Вот тогда она к месту во всём своём боевом задоре. А как иначе? Ведь революция, как и песня этого Руже – святое дело для тех, кто её устраивает. И в ней главное – это задорной песней или громовым лозунгом направить народ на стихийный разгул и личным примером показать путь к власти и прочим благам. Конечно, массам тоже достаётся, но, как правило, на орехи. Это вождям бремя диктатуры в желаниях и высокий полёт над людскими стадами. И вроде как из-за облаков, побратавшись с херувимами и прочими бесноватыми наставниками, с суровой справедливостью собственной выделки легко и изящно руками водить над головами соплеменников, карая и милуя, милуя и карая. И всё это непременно под громкую песню. Под марсельезу или похожую на неё музыкальную удаль с утра до вечера, пока новоявленные небожители не хряснутся затылком о земную твердь или лицевой частью в грязь. Правда, это происходит в отдалённом будущем, а людской памятью хранится ещё долее.
А так – Марсель и есть Марсель. Взять Калькутту, то там неприкасаемые и другие особенности европейской колонизации. А здесь все с виду равны. Никто ни в чью сторону публично не плюётся, а если, как я заметил, и презирают один другого, то цивилизованно без немедленного кровопускания. Одним словом, видимая благодать господня и приемлемая людская общага для всех умеренно довольных жизнью. Или как сказал один из древних любвеобильных макаронников: «Покорись судьбе, и она поведёт тебя, будешь сопротивляться, она тебя потащит.»
Вот так и ступили мы на берег прямо в городе славных традиций, к которым нас приобщал ещё в пути капитан клипера «Рваная рубаха» Анри Дюбуа. После всех африканских злоключений хотелось дышать воздухом сухопутной свободы полной грудью и петь марсельезу, которую пока не знали. И мы с Дени весело и в ногу зашагали по улицам прекрасного города Марселя. Однако с непривычки скоро утомились и присели на первую же попавшуюся скамейку в конце бульвара Сен-Гласьер. А мимо праздно струились мадам и месье, а всего более одинокие или попарно фланирующие французские легкокрылые мадемуазели. И моё сердце, да что там сердце!– вся горячая душа старого вояки трепетала флагштоком на ветру, а в голове теснились воспоминания о бурском лазарете и незабвенной милой Аньес. В глазах мутилось, горячее сердцебиение слышалось на весь бульвар, и я немедля обратился к бывшему тореро, надеясь на его испанскую горячность:
–Дени,– сказал я в глубокой якобы задумчивости, – Дени, а не подыскать ли нам какой-либо уютный притон для утех и отдохновения со свободными об эту пору дамами? Ведь нам есть что показать, а тем более рассказать женской половине этого населённого пункта, говоря армейским языком. Про окопы, посвист пуль, фланговые атаки и…
–Дик, – довольно грубо перебил меня Торнадо, – ты опять не вовремя и не к месту задумал посягательство на честь французских дам, возможно, даже публичных. Ведь мы не освоились, не знаем местных обычаев и нравов, а что важнее, так это возможностей здешних женщин. И я тебе сажу по-простому и по-дружески – не парь мне раньше времени мозги. Лучше заглянем в какой-нибудь кабак и пропустим по стакану бордо для укрепления тела и духа.
На это предложение я немедленно согласился.
–Конечно пропустим, мой дорогой друг,– я уже начал воодушевляться предчувствием.– А что до уклада жизни, то мне ещё при первой отсидке один старый галл, прививший азы французского наречия, прояснил порядки здешних домов терпимости законом. А поэтому стесняться…
–Мистер Дик,– официально перебил меня бывший циркач.– Упрямо говорю тебе – мы ещё успеем пройти полный курс практической венерологии и отведать знаменитой французской кухни и её кухарок. А сейчас,– смягчил он тон,– заскочим в ближайший подвальчик, где за бутылкой вина что-либо спланируем и проведём ревизию наших скудных капиталов.
Это было очень разумно и вселяло надежду, что наш тандем не успокоится на достигнутом в этой забегаловке. Мы покинули не насиженную ещё скамью и, пройдя по улице Мансо с десяток ярдов, наткнулись на желанное заведение. Правда не в подвале, а прямо на улице со столиками под зонтами.