Былого ищу следы…

За день перевезти все дрова с площади в музей не хватало сил, - продолжала она, - поэтому на ночь кто-то из нас оставался сторожить их. Но мальчишки все равно растаскивали поленья. Особенно, если караулила Елена Ивановна Смирнова, деликатнейший человек. Она только увещевала «грабителей», но они, естественно, ее не слушали…

17 апреля 1942 г. Хочется есть… Но все же приятно, что наступила весна!

Очень трудно было пережить долгую зиму 1941/42 г. Но столь ожидаемая весна принесла новые, не менее сложные проблемы. Таявший снег, а затем дожди образовали бурные потоки воды, которые неудержимо хлынули в залы нижнего этажа и в подвалы, затапливая снесенные туда экспонаты, в основном гипсовые изваяния. Греческий и Итальянский дворики, Белый зал превратились в огромные водоемы. Те самые две тысячи скульптур, которые осенью опустили в подвалы, пришлось поднимать теперь по лестницам, на тех же женских руках, но еще по колено в ледяной воде.

В марте 174 наиболее значительные гипсовые работы перевезли на одну из станций метро. Об этом договорилась в Моссовете Вера Николаевна Крылова.

Вода угрожала библиотеке. Отсыревшие стены покрылись плесенью. Сырость, всепроникающая и, казалось, ничем неистребимая, прочно впиталась в здание. Трудно было бороться с ней горстке людей.

Но тем не менее понемногу музейный быт налаживался. Работали при свете коптилки, отдыхали, а порою и жили по несколько дней, особенно «загородники», в единственном отопляемом «буржуйкой» помещении. Его прозвали «барбизоном», поскольку раньше в нем экспонировались картины французских художников барбизон-ской школы. Знаменитый гостеприимный «барбизон»! Его с теплым чувством вспоминают все, кто хоть раз в нем побывал. Вся музейная жизнь начиналась и кончалась здесь. В «барбизоне» проводили собрания, читали лекции, обсуждали войну, хлеб, жизнь свою, музейные заботы. В «барбизоне» встречали горячим чаем и вниманием всех, кто приходил сюда с добрым словом и делом. Дети сотрудников здесь учили уроки, Владимир Дмитриевич Блаватский рассказывал о боях под Москвой, в которых он участвовал, а Сергей Николаевич Тройницкий, о котором я скажу позже, об истории и искусстве Франции. Сюда же пришло горестное известие о гибели в московском ополчении мужа Надежды Николаевны Погребовой - Дмитрия Алексеевича Ушакова.

В «барбизоне» висела карта европейской части страны, на которой линия фронта обозначалась флажками. Обычно день и начинался с их передвижения: удрученно - на восток, с радостью и ликованием - на запад. 23 ноября 1942 г. Бритова записывает в дневник: «Началось успешное наступление у Сталинграда. Ура!… В «барбизоне» утром было минус 5, а вечером плюс 10». И дальше почти каждый день она упоминает о победоносном продвижении наших войск.

К весне 1942 г., когда в музее кое-как отремонтировали паровое отопление, в его полуподвальные комнатки переселилось несколько семей сотрудников, которые не могли ездить домой за город или же квартиры которых пострадали от бомбежек. Жили Бритова с дочкой Катей, Погребова с дочкой Машей, Смирнова, Лосева…

- Главное - в них было тепло! - вспоминает Мария Николаевна Погребова. - Поэтому все остальные неудобства темных, неуютных и неустроенных клетушек не замечались. Жили дружно, помогали друг другу. Какой прелестной была Елена Ивановна Смирнова! Маленькая, с нежным голосом, вся излучающая доброту и ласку. Она подарила мне на день рождения большой бархатный бант, который когда-то ей преподнесли как устроительнице бала. Устроительница бала! Звучало сказочно, из каких-то давно и, казалось, навсегда ушедших времен. В тот день она опоздала на собрание, и строгий Николай Федорович Лапин отчитал ее, а мы ее очень жалели…

Запомнился также новогодний маскарад, устроенный, кажется, в 1942 г., - продолжает Мария Николаевна. - Самый настоящий маскарад! С различными костюмами, которые изготовили наши родители, уже не знаю каким чудом, в «барбизоне»! Я красовалась в одеянии Жанны д'Арк. Было очень весело! Где это происходило? По-моему, в зале теперешней аудитории…

«25 февраля. Снова дежурю…»

Дежурили начиная с июля сорок первого года круглосуточно. Залы обходили днем и ночью, обычно вдвоем - одной было страшновато. Тусклый свет фонаря «летучая мышь» выхватывал из темноты уродливые конфигурации завернутых рогожей скульптур, деревянные каркасы над гипсовыми изваяниями. Мрачно, пусто, зябко. Ветер воет в разбитой крыше, в окнах, кое-как заделанных фанерой. Под ногами шуршит снег или хлюпает вода - в зависимости от времени года.

- А наверху, в проломе крыши видна луна, - вспоминает Ирина Александровна Кузнецова. - Холодная и равнодушная…

«1 марта. Достала два килограмма картошки по 50 рублей и килограмм свеклы по 15 рублей. Съели в один день. Купила полкубометра дров за 130 рублей.

2 марта. Ничего не варим - не из чего. Все меняем на хлеб.

5 марта. Перевела страницу из Пикара. После обеда - еще одну. Затем потух свет…»