Былого слышу шаг

Все это несколько непривычно. Правда, тот же Рис Вильямс, словно обращаясь к нам, потомкам, предупреждал: «Если вам когда-нибудь доведется стать свидетелем или участником революции, вы поймете, как трудно сразу согласовать с действительностью свои романтические представления о ней». А все равно не перестаешь удивляться этим смущающим подробностям. Они как бы входят в противоречие с героическим началом Октября, словно бы снижают его величие. Почему бы и не ограничиться тем кругом сведений, тем запасом подробностей, которые без труда — так же естественно, как учились двигаться, говорить и читать, — утверждались с самого детства в сознании каждого из нас. И представления о революции давно уже сложились в единый сплав: почерпнутого в учебнике или в кино, прочитанного в мемуарах участников Октября или в романах, написанных по этим воспоминаниям.

И вот уже отчетливо, словно сам был свидетелем, представляешь себе во главе штурмующих Зимний рабочего-большевика Матвеева. Но его же не существовало на самом деле, он лишь одно из действующих лиц художественного фильма «Ленин в Октябре». И роль эту исполнял В. В. Ванин. Помнится, в самые напряженные минуты вынимал расческу и начинал аккуратно приглаживать в общем-то не слишком длинные волосы. И, ворвавшись во дворец, объявив членам Временного правительства об их аресте, вновь взялся за гребешок. Запоминающийся штрих — свой или у кого-то заимствованный?

У Антонова-Овсеенко. Это он носил поэтически длинную шевелюру и, волнуясь, начинал приводить ее в порядок. Так было и в Велой столовой Зимнего дворца, когда написал протокол об аресте министров и хотел было прочесть его вслух. В дневниковых записях членов Временного правительства находим: «Но Антонов, вместо оглашения протокола, снимает шляпу, кладет на стол, вынимает из бокового кармана длинный узкий гребешок, зажимает его между большим и указательным пальцем в правой руке и, не спеша, принимается за туалет. Он сначала начесывает волосы на лицо, которое под длинными волнами исчезает, потом проводит гребешком с помощью левой руки пробор справа и причесывается по пробору справа налево, аккуратно закладывая волосы за уши…»

Пусть было так. Нам же тем не менее навсегда запомнился рабочий Матвеев. Еще с тех времен, когда книг Антонова-Овсеенко не было на библиотечных полках, а в переизданиях поэмы «Хорошо!» исчезли строки:

И один
из ворвавшихся,
пенснишки тронув,
объявил,
как об чем-то простом
и несложном.
«Я, председатель реввоенкомитета
Антонов,
Временное правительство
объявляю низложенным»

…А возможно, и нет ничего худого в том, что существует стереотип наших, достаточно общих представлений о прошлом? И не надо подробностей, излишних деталей, которые хоть в чем-то (могут нарушить сложившиеся представления? В конце концов, стереотип всегда обладает большим запасом прочности, чем все вновь приобретенное. Но писала же Мариэтта Шагинян, обращаясь к образу Владимира Ильича, что со временем человеческое сознание обрастает «коркой» — своеобразными штампами, трафаретами, в которых, в сущности, закупорено остановленное на ходу развитие мысли, и надо стремиться к тому, чтобы снять «катаракту на хрусталике, чтобы с максимумом зоркости и приближения к истине увидеть «живого Ленина».

Иначе не приблизиться и к живой истории Октября, не пробиться сквозь толщу общеизвестного к трепетному, первозданному. И все мысли, высказанные о прошлом, принадлежат не тебе; и все выводы из него сделаны без тебя. А выводы, как известно, лишь венчают путь самостоятельных раздумий, совершить же этот путь вынужден каждый, кто хочет располагать собственными убеждениями. Как иначе ь извлечь из прошлого урок для самого себя, приобрести полезное для твоей сегодняшней жизни?

И неловкие, казалось бы, подробности оттого и предстают такими, потому и вызывают смущение, что никак не удается втиснул их в стереотип, не повредив его. Между тем историю нельзя выправить, как эти, скажем, страницы. Само стремление «перекроить», «переиначить» минувшее свидетельствует об ординарности мышления, которому не дано осмыслить прошлое. И всякий раз, когда решаемся хоть чуть-чуть, хоть немножечко улучшить это прошлое, хотим того или нет, мы неминуемо ослабляем конфликт, существовавший на самом деле.

Извозчики, курсирующие по сходной цене между баррикадами, трамваи, неукоснительно движущиеся по маршруту в разгар вооруженного восстания; зеваки на набережной перед штурмом дворца; долгие поиски веревки, задержавшие сигнал к началу штурма, и топорика — без него никак не открыть двери Зимнего… Обыденность, без которой прошлое будто бы и представляется более значительным. Но, отринув эти подробности, нам не постичь ленинской гениальности, силы его предвидения. Лишь отчетливо увидев беспорядочно бегущие волны той поры, можно в полной мере оценить величие Ленина, проложившего в них пути революции, определившего точку опоры.