Былого слышу шаг

Тот миг, когда к человеку возвращается все, что было пережито и понято, приходит на высшем пике сознания, таланта, воли, высвечивая немыслимые прежде горизонты, мы называем озарением. Этот миг всегда поражает. Апрельская ночь 1792 года вдохновила когда-то Руже де Лиля. Безвестный капитан инженерного корпуса — «маленький скромный человек: он никогда не мнил себя великим художником», напишет о нем Стефан Цвейг, — берет перо, записывает первые строки:

Вперед, сыны отчизны милой!
Мгновенье славы настает! —

и рождается бессмертная «Марсельеза».

Но не только художникам дана великая сила озарения.

Постарайтесь разделить чувства человека, который возвращается домой после пятнадцати лет эмиграции. Ему не довелось слышать победных маршей Февраля. Из писем и газет выуживал известия — такие краткие, такие противоречивые. И апрельской ночью, под стук колес, пишет с точностью свидетели событий — нет, не то, что было, — что будет, произойдет, свершится в ближайшие полгода. Пишет Апрельские тезисы: своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии, ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейшего крестьянства; Советы есть единственно возможная форма революционного правительства… И уверен, он абсолютно уверен, что это именно так.

«Марсельеза» стала маршем Великой французской революции, она владела чувствами ее героев. Апрельские тезисы Ленина овладели мыслями, поступками, действиями тех, кто совершил первую социалистическую революцию. Стали ее «Марсельезой»…

А пока меньшевик Чхеидзе публично приветствует большевика Ленина, кажется, готов обнять. Оркестр играет «Марсельезу». Еще не сказано то, что бесповоротно решил Владимир Ильич. Но, уже выйдя на привокзальную площадь, обратившись к рабочим, солдатам, матросам, Ленин закончит свою речь словами: «Да здравствует социалистическая революция!»

И репортер — он тоже на привокзальной площади — все пишет и пишет свои строки: «На улице, стоя на броневом автомобиле, тов. Ленин приветствовал революционный русский пролетариат и революционную русскую армию, сумевших не только Россию освободить от царского деспотизма, но и положивших начало социальной революции в международном масштабе…

Вся толпа массою пошла за мотором до дворца Кше синской, где митинг и продолжался»[1].

…Нижегородская и Боткинская улицы, за ними Сампсониевский проспект, Финляндский… Уходящие в бесконечность проспекты Петербурга, призраки дворцов в ночи. И колонны рабочих, солдат, матросов. Лучи прожекторов с бастионов Петропавловской крепости… Все тот же Петербург.

Здесь, в Петербурге, на Сенатской площади, безучастная толпа окружала восставших декабристов…

Здесь, на Семеновском плацу, совершалась гражданская казнь над Чернышевским, и лишь немногие, столпившиеся у эшафота, разделяли с ним и гнев, и боль, и мысли. А дальше лица, изуродованные гримасой любопытства, зеваки, взгромоздившиеся на табуреты, скамьи, повисшие на заборах, — как бы не пропустить чего, получше разглядеть…

Здесь, на Невском, когда грохнул взрыв, пронеслось волной: убили Александра И. Бежали толпы людей. Многие рыдали, проклиная злоумышленников. Но один из тех, кто был на Невском, заметил: «И все-таки народ понял, что царь не вечен, он может быть убит…»

Здесь, в Петербурге, отбыв год в одиночной камере, услышав приговор о трех годах ссылки, Владимир Ильич вместе с товарищами по «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса» зашел в фотозаведение Везенберга и К⁰. Всех их ждала Сибирь, когда еще встретятся вновь — фотография на память. Их семь на этом снимке. Всего лишь семь, но и из них лишь немногим довелось дойти до победы…

И многотысячные колонны «простых людей» в апрельскую ночь семнадцатого года. И Ленин. Буря — это движение самих масс… «Ленин не мог бы стать таким, каким он был, если бы он жил в другую эпоху, а не в эпоху пролетарской революции…» — писала Крупская.

…Прошло семь дней жизни в Петрограде. Владимиру Ильичу исполнилось сорок семь лет — и был это его обычный рабочий день. Утром вышел из дома на Широкой улице — здесь, в квартире Елизаровых, сестры Анны Ильиничны и ее мужа Марка Тимофеевича, поселились на первых порах Ульяновы. День был теплый, совсем весенний, и, возможно, отправился пешком на Кронверкский — хоть немного продышаться после бессонной ночи.