Быстрое движение глаз во время сна

8. Быстрое движение глаз во время сна

Умножение в столбик, разгадывание несложных кроссвордов, решение ребусов, завод пружины часового механизма или механического чучела спящей собаки, непродолжительное чтение старых газет, прикладывание уха к холодной кафельной стене, стремительное, как исчезновение в бездонном, пахнущем зацветшей сыростью колодце, погружение в ложный сон, предсонье, мучительное преодолевание бессмысленных видений этого предсонья, пробуждение, тремор, беспомощность, нахождение себя покрытым испариной или нахождение себя лежащим на полу, полностью обмочившимся. А потолок-то далеко-далеко, как небо.

Вот я, например, не понимаю, как на небе могут жить святые угодники Божии, как они могут ходить по расползающимся под действием ветра облакам и при этом не проваливаться вниз, не падать на землю. А на земле - на горах, в низинах, по берегам рек и озер - стоят люди и ждут, просто сгорая от нетерпения, ждут, когда же они - эти святые старцы - наконец упадут, чтобы можно было их схватить, и отнести к себе в дом, и спрятать в сарае, предварительно накрыв брезентом или на крайний случай соломой, до лучших времен.

И вот Саша заходил на кухню, где в клубах пахучего пара с радостными криками бегали какие-то люди, среди которых особенно выделялся один низкорослый, коренастого телосложения, с короткими распаренными в чане для варки лука руками и абсолютно круглой ушастой головой, что покоилась поверх широкого нагрудника накрахмаленного фартука. Видимо, это был повар. Он передвигался по кухне короткими, рваными, полускрюченными, вывернутыми шажками так, как это делает в итальянской опере носатый с ватными припудренными пейсами шут Алессандро. Широко раскрывает свой ярко напомаженный рот и протяжно выводит: "До, ре, ми... до, ре, ми, фа... до, ре, ми, фа, соль".

Потом повар тоже исчезал в клубах пара, и о его присутствии можно было судить только по этим доносившимся из самых неожиданных мест кухни нотам.

Саша с удовольствием воображал себе кухню, на которой готовится праздничный ужин, кухню этаким утопающим в янтарном опилочном чаду конногвардейским манежем с гаревой дорожкой или даже освещенной керосиновыми лампами ареной цирка Чинизелли, что рядом с Инженерным замком, на которую выбегал абсолютно дегенеративного вида клоун Антонио и уже описанный выше повар или шут, черт его разберет, Алессандро, и они начинали драться на потеху публике.

- Дай, дай ему по лысине! - вопили откуда-то с галерки в перерывах между припадками визгливого, доводящего до судорог и икоты смеха.

- Смотри, что у меня есть, Антонио!

- А что у тебя есть, Алессандро?

- У меня есть половник, Антонио!

- А зачем тебе половник, Алессандро?

- А затем, Антонио, чтобы врезать тебе этим половником по балде! Понял?!

- Давай, давай врежь этому старому пердуну! - надрывались из первых рядов.

- Это кто это старый пердун? Это я-то старый пердун?!

- Да, ты, ты, из тебя вон песок сыплется!

- Вранье! Я молодой - понятно! Мне двадцать лет, нет, мне семнадцать лет!

- Молодой, молодой, да только пахнешь водой!

- Вранье, все вранье! Я оболган навсегда. - Антонио картинно заламывал руки.

- Молодой, говоришь... а мы это, Антонио, сейчас проверим, - криво усмехаясь, цедил Алессандро и наносил рахитичному, трясущемуся от унижения, страдающему грудной жабой старику удар половником прямо между глаз.

Антонио навзничь падал на манеж в опилки, выдыхая при этом под купол цирка струю талька.

- Кажется, он сдох. Ну и черт с ним, - простодушно заключал Алессандро, после чего церемонно кланялся почтенной публике и уволакивал Антонио за ноги за обшитый вырезанными из фольги звездами занавес.

И тут же все приходило в движение: люди сломя голову вскакивали со своих мест, кричали, размахивали руками, свистели, бежали по ступеням вниз, словно спускались с гор в низины, устремлялись по берегам рек и озер, вдоль выложенных камнями дорог, чтобы схватить упавшего с неба угодника Божия да и укрыть его где-нибудь у себя в закуте или в яслях для овец.

Еще тут содержались различные сказочные животные: сфинксы, крылатые собаки, водоплавающие птицы, сжимающие в когтях скользких, извивающихся рыб.

Овцы наклоняли свои мохнатые, бородатые, нечесаные, мокрые морды и обнюхивали угодника Божия:

- Может быть, он уже отошел и не ощущает нашего присутствия? Помер, что ли, он? Страшно.

А угодник Божий вдруг открывал глаза, оказавшись при этом полностью живым, это и понятно, ведь святые и не могут умереть до конца, и строго вопрошал металлическим голосом:

- Ну и чего зырите, а? Чего вам надо от меня?

- Ничего не надо, просто так смотрим...

- А чего тогда дрожите? Замерзли, что ли?

- Нет, мы тебя боимся.

Или:

- Мы тебя хотим съесть...

Саша тут же с ужасом вспоминал слова Спасителя: "...ядите, сие есть Тело Мое... пийте... сия есть Кровь Моя Новаго Завета!"

Как же это могло быть? Нет, не понимал, как это можно есть живого, а мертвого...