Быстрые сны

- Они просто взяли ее в десять раз больше...

- А ты знаешь, как погиб Физ?

- При обороне семнадцатой лаборатории?

- Да, пять лет назад, когда мовы вышли на нашу лабораторию...

А вот этого как раз ему говорить и не следовало. Так вот почему мне показалось таким знакомым его лицо, так вот он кто такой... Дили - внук профессора Дила...

- Они держались до последнего, пока мы эвакуировали аппаратуру... А потом мы нашли их... Он погиб последним - мовы расстреляли его в упор.

Он умолк, а я все думал о странных переплетениях человеческих судеб. На месте Дили мог оказаться любой из двадцати уцелевших лабораторий, с которыми мы поддерживали постоянную связь. Но по какой-то странной прихоти Его Величества Случая рядом со мной сейчас был именно Дили - руководитель ультралевой группировки семнадцатой лаборатории. Что же произошло за те несколько месяцев, которые я провел здесь, на Тиле? Наши враждующие группировки нашли наконец общий язык? Собственно говоря, у нас всегда была общая цель - борьба с мовами, но для объединения наших групп до сих пор этого было недостаточно, для этого были необходимы более веские причины... Неужели дела на Генне так плохи? А может быть, это вовсе не объединение, а уловка группы Дили? Эта мысль не давала мне покоя и я наконец решился открыть карты:

- О достопочтеннейший Дили, не соблаговолите ли вы сообщить мне, что там у вас произошло на Генне, неужели наши группировки объединились?

Дили ничего не ответил и я понял, что он спит. Жаль, пропала столь изысканная фраза, но в утешение я мог лицезреть крайне редкое зрелище сон главаря анархистов. Оказывается, они тоже иногда спят... Главарь ведущей и самой активной группировки анархистов спал, как ребенок, и это было не столь смешно, сколь грустно... Вот он лежит и спит, спокойно спит посреди развалин Мертвого города. А почему же я никак не могу уснуть? Да потому, что она наконец проснулась, проснулась эта проклятая моя память, которую я сегодня так долго пытался разбудить. Нет, не понимает человек своего счастья... Насколько убаюкивающе приятно забвение, и какую боль несет с собой память, а ты все равно вспоминаешь и злишься, когда не можешь чего-то вспомнить, а когда вспомнишь, то уже поздно поворачивать назад - на тебя уже насели другие воспоминания и от них тебе уже не вырваться и не забыть их никогда...

Вот мы сидим с Джеем Ле в "Солнце" и ждем прихода Мил. Вот она входит и к ней сразу подбегают три мова, и она, понимая, что для нее все кончено, кричит на весь зал:

- Они разгромили семнадцатую, двадцать третью и тридцатую лаборатории!

Мовы выкручивают ей руки и волокут на улицу... А мы с Джеем не имеем права даже посмотреть в ее сторону.

В душе вскипает ненависть, смотрю на спящего Дили и мне хочется опустить что-нибудь потяжелее на его беззащитную голову, как будто бы это он виноват в смерти Мил... Но я с ними еще рассчитаюсь и за Физа, и за Мил, и за Ини, и за всех остальных... Но надо спешить, пока они не успели сделать Генн такой же пустыней... Потому что это может случиться очень скоро. Ведь не даром же сам Даг Пинча - фельдмаршальствующий президент три года назад издал пробный закон о подозрительных, закон, противоречащий всем их пресловутым свободам, которыми они так кичатся, закон, просуществовавший не менее двух месяцев и унесший несколько миллионов человеческих жизней. А какую тогда устроили пресс-конференцию, воспевая достижения мовской демократии... Всегеннская трансляция, выступление господина президента, вопросы-ответы, точнее, ответы-вопросы... И это знаменитое изречение Его Фельдмаршальства о том, что в связи с расширением прав народа необходимо расширять и права службы охраны государства...

Это было, пожалуй, моей последней мыслью перед тем, как я уснул. А потом мне все снилось это самое расширяющееся право мовов из службы охраны государства. Оно все расширялось, расширялось, пока не захватило весь Генн, и он, не выдержав этого все расширяющегося права, вдруг взорвался, превратившись в мертвую планету, усеянную толстым слоем доносов, написанных от руки, напечатанных на машинке, записанных на кристаллах... И лишь один человек бредет по этой пустыне, я не вижу его лица, но знаю, что у него лицо Дага Пинчи...