Быть !

Человек с огромными, мягкими, добрыми руками, которые он, будучи в хорошем настроении, складывал ладонями вместе в объемную двойную жменю и умело сжимал их, со знанием дела всасывая вовнутрь со свистом и писком вырывающийся наружу воздух, легко и свободно воспроизводил таким образом три-четыре знакомые всем мелодии. Это было смешно, мило и уж очень забавно.

Увидев это, вернее, услышав, я точно решил попытаться выявить музыкальную умелость собственных ладоней. Однако кроме противного писка и сипа ничего не выходило. Заметив мои усилия, Андрей Алексеевич сказал:

- Так, вдруг, не получится, шалишь - нужна школа, практика.

- И что, ты сам долго практиковался?

- Всю сознательную жизнь... Вот выгонят и из Художественного - пойду на эстраду!

И тут же на своем "свистофоне" (правда, он называл его не столь благозвучно) Андрей Алексеевич "протискал" очень смешно и похоже кусочек увертюры "Кармен", к явному удовольствию окружающих его товарищей коллег.

В приоткрытую дверь гримерной просовывается славно наивная рожица Лебедева-Попова и тоном доведенного до крайности человека (в котором без труда слышится отчаянное "ну, когда же, наконец, ты будешь вовремя выходить к машине?!") нежно вопрошает:

- Тебя сегодня ждать или как?..

- "Или как", Андрушкин, дорогой. Пройдусь, дыхну. Ире мой поклон...

- Ну да, как же, мне больше делать нечего, как только о твоих поклонах заботиться и думать.

Голова у притолоки двери застывает в беспомощном недовольстве, но так же непроницаемо серьезна...

- Ирина с рынка каждый раз тащит редиску... Вот, говорит, опять для твоего Смоктуновского надрываюсь, а его все нет!

- Представляю, сколько ее у вас там скопилось!

- Как это... как это... Мы тоже ее любим - едим за милую душу.

- Андрушкин, когда же, дорогой?.. то одно, то другое...

- Понима-а-а-ю, у самого невпроворот... Ах ты, Боже ты мой,- с шумом выдыхает он. С лица Андрея Алексеевича словно сбегает выражение шутки, секунду-другую спокойно смотрит на меня... Вижу - не видит, весь в себе... Еще постоял, решая что-то, потом, прервав немой диалог с самим собой, вроде очнувшись, говорит:

- Ну, так я уехал, прощай!

- Прощай, брат!

Спектакль окончен. Тяжесть сброшена. Свободно, легко, но и до ненужности пусто... В подобные минуты иногда задумываешься, а стоит ли все это?.. Не в те же ли вопросы немногим раньше уходил и Андрей Алексеевич? Хочется сказать: люблю эти минуты послеспектакльного освобождения... но это было бы неправдой. Эти минуты, как темный, завораживающе-вероломный омут, тянут в себя, вроде даря самозабвенное отключение от неизбежной накипи окончившегося дня, но порою вдруг выворачивает в такие безответные глубины тупика, что вспоминая "посещения" эти, еще задолго до окончания спектакля кричишь:

- Андрушкин! Сегодня я с тобой еду. Подожди, пожалуйста, не злись - я быстро!

Художественный театр выезжал на очередные гастроли в Среднюю Азию в летнее время! Не сведущим в нашей работе фраза "летнее время" может показаться обычной, ничего не значащей, ее просто могут не отметить сознанием. Однако климатические перепады со средней полосы России и тоже на Среднюю, но Азию,- давление, жара, не всегда легко переносимая местными жителями, иная влажность воздуха - все это дополнительная нагрузка на сердце (а работа актера подразумевает именно четкое, послушное поведение-жизнь нашего сердца). "Территориальные и климатические эксперименты" гастролей могут обернуться стрессовой реакцией. Спрашиваю, много ли у него спектаклей за месяц работы в Средней Азии.

- Да... восемнадцать... тяжело...

При обычных условиях, с нормой двенадцать спектаклей, и то не совсем соображаешь, как распределить себя. А тут - восемнадцать, в горах, воздух расплавлен, все живое пережидает ту полосу года, как говорят, "в тени",трудно невероятно.

- Просил подменить хотя бы спектакля на три-четыре - говорят, некем,сожалеет Андрей Алексеевич. Но ни раздражения, ни обиды - говорит по-доброму, спокойно.

Вообще он был легким человеком, с ним было просто даже тогда, когда обстоятельства не сулили этой простоты...

Где-то на третьем году нашей совместной работы во МХАТе он вдруг, без всяких недомолвок, психологических пристроек, чисто и честно признался, что не ожидал встретить во мне человека, а уж тем более товарища.

- Я говорю Ирине: "Вот, странно... как ты думаешь, с кем я больше всего сошелся во МХАТе?" - "Ну, не знаю,- отвечает,- судя по тому, кто тебя не только взял в театр, но и сразу дал работу - с Ефремовым, наверное?" "Это все так... но это в работе. А вот по-человечески?.. поразительно... со Смоктуновским!"