Быть бардом непросто

Изучаю растянутого Аида, который стал шире раз в сто. Всю улицу занял, зараза. А сама улица… как-то извивается. И везде эти бегемотики летают. Розовые такие, размером с новорожденного поросенка.

Счастливо улыбаюсь, что-то мычу. Сигару забирают. И только я собираюсь возмутиться…

– Ну что? Вы готовы? – Голос доносится из такого далекого далека, что становится страшно, каким же острым теперь стал мой слух.

– Наконец-то, барон. Мы вас заждались.

– Были проблемы. Подбирал плащ.

– Черный?

– Да. Ну что он будет петь? И чего он так широко мне улыбается?

– Он… рад вас видеть.

Изучаю огромного бегемота, на плечах которого покачивается черный плащ с золотистой подкладкой.

– Ты кусаешься? – уточняю я, поглаживая его по носу. Бегемотик смущенно шарахается.

– Он что, под кайфом? – визжит бегемот.

– Немного. Но ему это не повредит. Не будет так сильно волноваться.

– Он волновался?

Подхожу к нервному бегемотику и с силой прижимаю его к себе, утыкаясь носом в его ухо.

– Не волнуйся. Я и тебе другом буду. Я со всеми вами дружить буду, и с тобой, и с ним, и…

Толстый эльф отдирает меня от нового друга, всовывает в руки какие-то исписанные листы, гитару и приказывает петь.

– Зачем?

– Дама ждет. – Мне указывают на окно, которое сверкает ярко-алым светом метрах… нет, километрах в ста над землей. Ой, так это у меня и зрение улучшилось… Довольно улыбаюсь.

– Вы уверены, что он вообще в состоянии что-либо спеть?

– Одну минуту. Надо просто правильно его проинструктировать. Фтор!

– Чего тебе, смешной толстый эльф? Ой, не могу… толстый… ну надо же, толстый эльф… – Давлюсь от смеха.

– Ты должен спеть то, что сочинил вчера, понимаешь? Это очень важно. Все строчки записаны здесь. Барон принес гитару. Ну же. Ты ведь хотел быть бардом.

– Да… хотел… да…

– Отлично. Тогда пой.

– Что именно он курил?

– Зеленый смог.

– Вы что, с ума сошли?! Даже я знаю, что у темных от него башню к дэймосам сносит.

– Да? А меня лишь слегка повело.

– Вы не продукт генетического извращения.

– Не забывайтесь, барон. Я все же эльф и говорить в таком тоне…

– Простите. Просто он теперь вообще ни на что не способен! Все. Уходим. Надеюсь, до завтра он отойдет.

– Погодите! Я буду петь! – сжимаю гитару, гляжу в окно и чувствую, как меня распирает невиданная доселе жажда творчества. Она буквально рвется наружу, бурлит и клокочет, мечтает прорваться и вылиться рифмованными строчками, окутанными моим хрустальным голосом.

– Может, лучше не надо? – сомневается бегемотик.

– Хуже не будет, – вздыхает толстый эльф. – Ладно. Фтор, мы с бароном будем неподалеку. Вон в том переулке, понял? И прекрати улыбаться!

Киваю с еще более счастливой улыбкой. Он ругается. Потом берет бегемотика за лапку и тащит за собой. Бегемотик при этом очень ругается.

Итак… мой черед. Ночь. Тысячи голубых звезд сияют на небосклоне. Воздух чист и невинен, как принцесса в первую брачную ночь. И сейчас я разорву его своим голосом. Да!

Заглядываю краем глаза в листки. Ничего не вижу. Отбрасываю их. И перекидываю перевязь гитары через плечо. Начнем! Моя драконица.

Я эльф, обезумевший от любви.
Я темный снаружи и внутри.
Я светлый лишь рядом с тобой.
Прошу, окно мне открой.
Я эльф безутешный, пою о том,
Как стал я жить под косым мостом.
Питаться рыбой, что прогнила,
И все, чтобы ближе ты была…

Я эльф, который сошел с ума.
О милая, выгляни из окна.
Я на колени встаю, смотри,
Ну что же ты? На меня взгляни.

Что хочешь? Крови? Убью врагов.
Разрушу семьи, сожгу их кров.
И принесу тебе их глаза,
Лишь бы смотрела ты на меня.

Но если я не желанен, что ж —
Проткнет мне сердце холодный нож…
И сдавит горло мое петля.
Не жить на свете мне без тебя.

Струны затихают. Три… Еще две… порвались. Зато сколько экспрессии, я срываю голос, бужу всех соседей и собираю небольшую толпу из стражников. Они стоят молча, лишь изредка кто-то утирает слезинку-другую. После окончания представления меня уводят… в тюрьму. Но все же! Всего на мгновение я замечаю, как занавеска в башне шевелится, из-за нее показывается прелестная белокурая головка, весело мне улыбается и бросает что-то сверкающее и изящное. Это оказывается ваза. Размером с меня. Она раскалывается на тысячи осколков, окатывает стражей водой. Кого-то ранит.

Стою, улыбаюсь и ору, что я тоже ее люблю! И что вернусь, и мы будем жить хоть и недолго, но счастливо.

Из тюрьмы меня освобождают только на следующее утро. Я успеваю прийти в себя и на волю выхожу с дикой головной болью и в крайне отвратительном расположении духа.