Быть чеченцем: Мир и война глазами школьников

Через два года наступило время поступать, а я не знала, какую профессию я выберу. В голове моей было одно: модели одежды, всякие наброски, которые я делала в альбом. Я с детства увлекалась этим, я шила одежду для своих кукол, и мои фасоны всегда нравились окружающим.

Однажды моя бабушка назвала меня «маленьким художником-модельером», это название надолго засело в моей голове. Но это, как говорила моя мама, было несерьезно, всего лишь детские фантазии. К сожалению, в Грозном не было того факультета, на который я хотела пойти, а о том, чтобы уехать, не могло быть и речи. И уехать мне запрещали именно мои родители — которые сами проучились в России.

Моя тетя в то время жила в Москве. Зная мои способности, она специально приехала для того, чтобы уговорить родителей отпустить меня в Москву, к ней, чтобы я могла поступить в институт легкой промышленности. Но они меня так и не отпустили. Мама специально напоминала мне о том, что у меня проблемы с химией, а там обязательно нужно ее знать. Да, что поделаешь, это моя «ахиллесова пята». Хотя, думаю, что, если бы они отпустили меня, мое желание, мое рвение помогли бы мне в учебе.

На самом-то деле просто мама хотела, чтобы я стала врачом. Папа считал, что идти на медицинский против желания — это преступление, и хотел, чтобы я пошла на юридический. Он так хотел видеть свою дочь юристом — адвокатом или нотариусом…

Закончился наш выпускной, прошел он, как назло, плохо. Под окнами был шариатский суд[18], и они не дали нам нормально провести вечер. Я себе придумала такое платье! Оно было из сиреневого атласа, фасон получился на славу.

Через два дня после нашего так называемого «вечера» я встретила знакомую девчонку, она училась на иностранном факультете, изучала английский. От нее я услышала, что у нас в университете изучают французский. Раньше я как-то не задумывалась об этом. Французский мне нравится, нравится, потому что он для меня язык моды, того, что мне так интересно.

Вот так я и стала учиться в университете на факультете иностранных языков.

Здесь мне сразу же понравилось, все студенты были такие дружные и общительные. Изучать французский оказалось очень интересно. У нас были хорошие преподаватели. Но разве могло все идти так хорошо, разве могли мы обойтись без войны? Я не могла поверить в то, что она опять началась.

1999-й год, повторение сценария[19], но уже с большей силой. Даже когда начали бомбить город[20], я еще на что-то надеялась. Мы, наверное, мало навидались за прошлую войну. Если первую еще можно было как-то переносить, то эту войну выносить было просто невозможно. А может быть, потому, что я стала взрослей и лучше осознавала все, что происходило, или же эта война была более жестокой, чем первая. Трагедия, нескончаемая трагедия. Я уезжала в Ингушетию[21], а сердце, душа, часть меня оставались в Грозном. Оставались, потому что многие оставались там, зная это, невозможно было пребывать в спокойствии. Бедные пацаны! Да разве они не хотели жить, да разве нужно было им все это?! Они просто любили свой город, для них не было ничего, кроме него, и они остались защищать его. Со смертью каждого для меня, казалось, рушился мир, что-то обрывалось внутри. Смотреть телевизор я не могла, видеть все, что они показывают в «новостях», было выше моих сил. Выходить на прогулку я тоже не могла, не могла видеть, как люди беззаботно прохаживаются по городу, радуются жизни.

Может быть, это нехорошо, но куда бы я ни поехала, у меня всегда одна мысль: «чем мы хуже них?», «за что нам это?».

В малгобекском[22] парке собирались наши дети, для них — качели, карусели, все это было таким новшеством. Когда я смотрю на них, то думаю, что у нас хотя бы было детство, у них-то и этого нет. Все мы — «дети войны».

Через несколько месяцев мы приехали в Ачхой-Мартан в надежде на то, что здесь будет не так опасно. Дедушка переживал из-за того, что мы вернулись. В одну ночь, когда начали бомбить[23], он так боялся, что с нами что-то случится, что не выдержал этого. Утром, после бомбежки, он слег, хотя был совершенно здоровым человеком, он пролежал целый день, вечером ему стало плохо, а ночью он умер, умер прямо у нас на глазах. Мне казалось, что я и все вокруг сошли с ума. Человек умирал, а идти было некуда, помощи искать было негде. Смерть, оказывается, наступает так легко, и ничто не может помешать ей. За эту ночь я, наверное, повзрослела сразу на несколько лет. Казалось, что все чувства просто выжаты из меня. Хотелось только умереть. Если раньше не верилось, что кто-то из тех, кто остался в Грозном, может умереть, то сейчас это так не казалось. Надежды были очень хрупкими.