Быть драконом

Своими хмельными и неумными словами Петр Романович обидел Абрама Моисеевича до глубины души, поскольку тот конечно же не продавал Россию и даже никогда не помышлял об этом. Мало того, являясь большим патриотом страны, в которой родился, вырос и собрал полную коллекцию почетных грамот, горячо верил в ее будущее возрождение. Кстати, именно поэтому наотрез отказывался в свое время от заманчивых предложений переехать на постоянное проживание в обетованную страну Израиль.

Кончилась ссора плачевно: получив от жены сковородой по ранней плеши, Петр Романович вспылил и с криком «Ноги моей больше не будет в этом доме!» ретировался на улицу. Там-то его и настигло проклятие оскорбленного чернокнижника.

Чем, какими такими больными фантазиями руководствовался Абрам Моисеевич, превращая Петра Романовича именно в верблюда, неизвестно. Возможно, тут сыграл свою подлую роль бородатый анекдот про крокодила, чебурашку и злого волшебника. Или, быть может, случились некие коннотации, связанные с легендой о сорокалетнем походе Моисея по пустыне. А может статься, что-то иное в тот миг в голове у бухгалтера всплыло, вспыхнуло и перемкнуло. Кто знает. Сия тайна велика есть. И теперь эту тайну уже никому не раскрыть, поскольку в тот же самый вечер у Абрама Моисеевича случился сердечный приступ, от которого старый еврей скоропостижно помер.

Такая вот вышла ерунда.

Старик помер, а Петр Романович (по той причине, что заклятие может снять только тот, кто его накладывал) до сих пор влачит земное существование в облике верблюда. Будь он и в ментальном плане верблюдом, это было бы еще ничего. Естество бы взяло свое, растворило рассудок без остатка и тем изжило бы печали. Тогда можно было бы жить. Живут же другие скоты. Но вся скверность положения бывшего начальника сборочного цеха как раз в том и заключалась, что, имея тело животного из отряда мозоленогих, умом он был человек разумный. Изощренно наказал его тесть. Примерно наказал.

Думается, Абрам Моисеевич давно бы простил своего непутевого зятя (ведь не фашист какой, советский человек), но восемь лет как покоится его прах на новом еврейском кладбище: по центральной аллее – двадцатый участок, шестая могилка слева от края, кто ни пройдет, положит камешек. Так что не до дольних печалей нынче Абраму Моисеевичу, в горних эмпиреях витает.

Правда, есть еще Большой Совет, который имеет право снимать в исключительных случаях заклятие коллегиальным решением. Но это – процедура. Долгая и кропотливая бюрократическая процедура. Обслуживанием которой я, совершенно случайно узнав об этой грустной истории, и занимаюсь с переменным успехом уже без малого год.

– День добрый, Егор Владимирович, – без особого воодушевления поприветствовал меня верблюд, когда я присел рядом на корточки.

– Добрый, – согласился я. – Пива, Петр Романович, хлебнешь?

– Не откажусь.

Я ткнул бутылкой в его потешную морду, и он, забавно выгнув нижнюю губу, шумно высосал остатки пива.

– У меня хорошая новость, Петр Романович, – нарочито бодрым голосом сообщил я. – Третьего дня получил письмо из Вены. Твоему делу дали ход, рассмотрение назначено на ноябрь. Как видишь, не зря я пыхтел. Все бумажки, что составил, благополучно прошли через секретариат. Правда, одну анкету все же завернули, но это так, мелочь.

– Что там еще? – пожевав толстыми губами, поинтересовался Петр Романович.

– Да так, ерунда. Попросили уточнить биологический вид по общему классификатору.

Скосившись на меня полным печали глазом, Петр Романович спросил:

– Уточнил?

– А как же, – успокоил я. – Уже даже обратно заслал.

– А это… какой у меня вид?

– Нормальный вид. По латыни – camelus bactrianus.

– «Кэмел» – знаю, а что там еще за «анус» такой?

– Bactrianus. Это значит «двугорбый».

– Поня-а-атно, – протянул он, и в его нечеловеческом голосе прозвучала человеческая грусть.

– Чего-то ты, Петр Романович, нынче убитый какой-то, – обеспокоился я.

Он какое-то время мялся, не желая признаваться, но затем все же разъяснил:

– Давеча опять дочка приводила внучку фотать.

– И как внучка? – спросил я как можно беззаботнее. – Растет?

– Растет егоза.

– Ну и отлично. Скоро встретитесь, недолго уже осталось. Совсем чуть-чуть.

– Да-а-а уж, встретимся.

– Что-то не так?

Он помолчал, потом тяжело вздохнул и начал плакаться:

– Понимаешь, Егор Владимирович, только представлю, как все оно случится, так просто выворачивает всего наизнанку. Тяжко… Ну сам посуди. Прихожу, звоню, Люся открывает и… Что скажу? Как объясню? Восемь же лет…

Я пожал плечами:

– Объяснишь как-нибудь. Не мальчик.

– Не простит.

– Куда денется, простит. Ну а не простит, новую жизнь начнешь.

– Какую?

– Человеческую. Какую же еще.

– Не знаю. Ох не знаю. А потом, знаешь что, Егор Владимирович…

– Что?

– Как буду жить обычной жизнью, зная, что мир не такой, каким его видят нормальные люди? Это же невозможно жить так, будто ничего не знаешь.