Быть драконом

– Более-менее. – Я пролистнул страницы книги, словно кассир пачку банкнот. – Насколько помню, тридцать шесть членов братства отреклись от крещения и перестали уповать на воскрешение к Судному дню. Якобы за это дьявол даровал им способность переноситься из одного конца света в другой со скоростью мысли, говорить на всех языках, всегда иметь полные кошельки, быть невидимками и проникать в самые потаенные места, невзирая на засовы. Ну и так далее, и тому подобное. Если отбросить характерные для Средневековья страсти-мордасти, можно предположить, что братья кипяченой росы являлись вполне успешными магами.

– Твоя правда, – согласился с моим выводом Михей.

Я поставил книгу на место, вернулся к столу и постучал пальцем по снимку:

– А точно, что эта чаша…

Ростовщик не дал мне закончить вопрос.

– Точно, – пробасил он и стал рассказывать, замолкая всякий раз, когда нужно было справиться с одышкой. – На снимке не видно, но на ножке имеется гравировка. Там три латинские буквы «FRC». Аббревиатура читается как «Fratres Roris Cocti», что в переводе, как ты понимаешь, и означает «Братство кипяченой росы». В такие чаши, как ты знаешь, братья собирали росу, потом выпаривали и получали особый ингредиент для чудотворных препаратов. Отсюда и пошло название братства. А всего таких чаш было тридцать шесть.

– По числу братьев, – догадался я.

– Да. У каждого брата была персональная.

– Удобно, а главное – гигиенично. К тебе-то как попала? Насколько я помню, братья восточнее Франш-Конте никогда не забирались. Или что-то путаю?

Михей несколько секунд молчал, соображая, отвечать или нет, но потом все-таки решился:

– История давняя, а суть в следующем. Чашу эту я бог знает сколько лет назад купил у внука человечка, который служил конюхом у сосланного декабриста Петра Вениаминовича Рябова. Предполагаю, что Рябов ее лично вывез из Парижа.

– Выходит, трофей, – сказал я.

Михей подтвердил:

– Вроде того.

– Что, Рябов из фронтовиков будет?

– Так и есть. Ветеран двенадцатого года. До Парижа дошел с черниговским полком, где служил вольнонаемным доктором.

Тут я – и что только откуда берется? – показал свои недюжинные познания в отечественной истории:

– А не тот ли это полк, которым во время декабрьских событий Муравьев-Апостол командовал?

Кивком подтвердив правоту моих слов, Михей добавил:

– Только Рябова еще до восстания взяли по доносу унтер-офицера Шервуда. Повезло, не казнили. Поначалу в Читинский острог определили, а через десять лет отправили на поселение в Усть-Култук. Там и похоронен.

– И чем же тебя эта чаша прельстила?

– Как чем? – Михей пожал плечами. – Во-первых, представляет огромную историческую ценность. Во-вторых, Сила в ней.

Я уточнил:

– И это все?

– И все, – ответил Михей.

Ответил и уставился на меня своими глазками-бусинками, надеясь, что скушаю его вранье.

– Мне-то зачем врать?! – возмутился я. – Пришел за помощью, изволь правду говорить.

Михей, заметно смутившись, стыдливо опустил глаза.

– Не хочешь говорить, не надо. – Я поднялся из кресла и протянул руку для прощания. – До свидания, дружище. Искренне сочувствую твоему горю, но ничем помочь не могу. Извини.

– Она свойством обладает, – сообразив, что я не шучу, поторопился сказать ростовщик. – Бессмертие дает.

Будто воздух из проколотого шарика вышел, подумалось мне, но тут до сознания дошел смысл его ответа.

– Бессмертие?! – удивился я. – Что, без балды?

– Во всяком случае, долголетие – точно, – поправился Михей. – Сам прикинь. Рябов умер, когда ему уже сто три было. Да и умер-то глупо – утонул. А его сердечный друг конюх Селуян Замятин, коему чаша перешла по завещанию, тот девяносто четыре протянул. Причем до самой смерти болезней не знал. И помер не в кровати, а на охоте – медведь-подранок поломал.

– А на себе свойство проверял?

– А как ты думаешь?

– Думаю, да.

– Правильно думаешь.

– Какао по утрам из нее потягивал?

– Сок апельсиновый.

– И как?

– Как видишь, жив до сих пор.

Я оглядел его с ног до головы и с головы до ног.

– А сколько тебе, Михей?

– Может, тебе еще и свое настоящее имя сказать? – недовольно пробурчал ростовщик.

– Ладно, забудь. – Я еще раз глянул на фото чаши. – Значит, говоришь, бессмертие дает?

– Сама по себе – бессмертие, в сочетании с другими артефактами свойств – не знаю. В комбинации артефакты свойств иной раз такое могут выдать, что закачаешься.

– Это точно, – согласился я и, не желая переливать из пустого в порожнее, стал переводить разговор в практическую плоскость: – Значит, сперли?

– Сперли, гады, – удрученно вздохнул Михей.

– Хочешь, чтобы разыскал?

– Хочу.

– Почему я? Почему не сам?

– Ты профи.

– Полно, барин, все мазурки давно написал Шопен.

– Что?

– Да так, ничего. Ладно, пусть я профи, но ведь ты же… – Я запнулся и, не сумев подобрать уместного определения, выпалил: – Процентщик.

– И что с того? – пожал он плечами.

– Ходят слухи, что могуч ты, Михей. Захочешь, одним щелчком весь Город наизнанку вывернешь. Щелк – и родное снова у тебя.

– Ну зачем же так… Гром-молния, трах-тарарах – к чему весь этот шум? Лучше уж ты. Тихо, хватко, точечно.

Уловив в его словах фальшь, я вскинул бровь: