Быть джентльменом

Этот безволосый идеал превалировал и среди звезд гладиаторских фильмов и библейских эпических полотен в синемаскоповскую эпоху пятидесятых и шестидесятых. Стив Ривз, прошагавший по лестнице культуризма от «Мистера Америка» до «Мистера Мир» и потом до «Мистера Вселенная», а затем переключившийся на кинематограф и сыгравший Геркулеса, Голиафа, Ромула, Энея и других сказочных богатырей, стал в кино одним из первых популяризаторов безволосой бодибилдерской эстетики. У ведущих культуристов эпиляция была в ходу всегда. Телесная растительность и масло сочетаются плохо. Даже такие киношные мачо, как Виктор Мейчур, осмеливались носить на груди только нечто вроде однодневной щетины. И боксеры выходили на ринг почти безволосыми, даже у таких великих итальянцев, как Примо Карнера и Рокки Марчиано, растительности на груди было маловато.

Волосатая мужская грудь начала появляться на экране только после интеллектуального сдвига общества в направлении натурализма и реализма. На сцену вышла новая плеяда актеров, продемонстрировавшая, что у реалистично изображаемого реального мужчины под рубахой просто должны быть волосы. Это были, например, Марлон Брандо, Стив Маккуин и Ли Марвин. Даже у супергладкого Пола Ньюмана вокруг сосков торчали волоски, ну, приблизительно как у меня в тринадцать.

Шестидесятые принесли с собой тягу к природной естественности. Началось все еще с уверенных в своей сексуальности «клевых парней», а довершили процесс атавистичные, рвущиеся «назад к природе» хиппи. Хипповые герлы расхаживали с волосатыми подмышками и мохнатыми ногами. Все естественное вдруг стало казаться людям, ну, естественным. А сообщили эту добрую новость широкой общественности такие парни, как Шон Коннери (мохнатая грудь Агента 007 недавно была воспета пародийно-густой клумбой на груди Остина Пауэрса), Джеймс Гарнер, Барт Рейнолдс, Том Джонс и Джим Браун (прославившийся первым в мире нагрудным «афро»). К началу восьмидесятых волосатость превратилась в обязательный атрибут мужественности. Но реальные мужественные мужики по-прежнему предпочитали о проблеме волосатости не задумываться (или, по крайней мере, эту проблему не обсуждать вслух), даже если их полиэстеровые рубашки раздувались на груди от избытка растительности.

Когда Джон Траволта в роли Тони Манеро завоевал своим танцем место в миллионах зрительских сердец, он сделал это в буквально до пупа расстегнутой рубахе, под которой виднелась клумба такого темного окраса, что ее вполне можно было принять за аскотский галстук. Волосатая грудь – это очень в диско-стиле, но не чужда она была и рок-н-ролльщикам. Ею щеголяли такие люди, как Гари Глиттер, Роберт Плант, Джин Симмонс, AC/DC и даже сам «Крестный отец» музыки соул Джеймс Браун.

Но потом, уже в восьмидесятых, произошло нечто странное.

Внезапно писком моды стала безволосая, гладкая, как мраморный торс микеланджеловского Давида , мужская грудь. Почему? Может быть, из-за шашечек на животах топлес-барменов из легендарного клуба «Studio 54»? Или виной тому гологрудый Игги Поп, извивающийся на сцене под рев усиленных маршалловским аппаратом пауэр-аккордов? Или все это натворил Кельвин Кляйн? Симпатяга Кельвин сам снялся в своей собственной рекламе на ранчо художницы Джорджии О’Киффи. Он взирал с фотографий, обнаженный и покрытый капельками пота, гладкокожий, словно древнегреческий бог. Это был самый настоящий «нью-лук», распространившийся от пляжей Файр-Айленда до улиц Вест-Вилледж. Или, может, это было влияние сенсационного олимпийского выступления прыгуна в воду Грега Луганиса, поразившего миллионы людей своим тренированным, гибким телом? Как бы то ни было и чем бы ни было вызвано, но волосы снова почти повсеместно начали исчезать с мужских торсов. Первыми, судя по всему, эту моду подхватили представители гей-сообщества, а потом, через социальные контакты в спортзалах и раздевалках, она распространилась и на натуралов. В самом скором времени стало казаться, что во всех спортзалах занимаются одни только гологрудые пловцы. Но что же все это означало?

На первый взгляд дело было в мальчишестве. А точнее, в мальчиковости. В древнегреческом идеале эромена . (Ага, на груди спартанцев из «300 спартанцев» Зака Снайдера волос увидишь не много.) Парафиновая эпиляция мужской груди могла иметь одноединственное значение. И заключалось оно в том, что лучше быть мальчиком, но не мужем. Юность – вот настоящий идеал! Ты всегда свой среди других мальчишек. Ты всегда и во всем первый.

Когда ты молод, перед тобой открыты все дороги.

Но быть мальчишкой вечно невозможно. А если попробовать, то может случиться, что вскоре станешь больше похож на пожилую даму. И в результате мы в вопросе волосатости опять встаем перед дилеммой. Как же все-таки относиться к волосам на груди? Как к еще одной бороде или как к чему-то более важному и близкому мужскому сердцу?