Быть Хокингом

Для Билла истинное христианство заключалось не в абсолютных истинах, сделках с Богом или божественном наказании. Единственным руководящим принципом была страстная любовь к человечеству, утверждающая неоспоримость Господней любви ко всем людям независимо от того, кем они являются и каковы их несовершенства. В его любовной доктрине была лишь одна заповедь: «люби своего соседа». В церкви находился приют для всех усталых и изможденных тяжелой ношей; там нашла утешение и я. Наконец-то моя истерзанная душа начала оживать. Но, несмотря на то что возвращение в лоно церкви принесло мне облегчение, оно же поставило передо мной вопросы, о которых раньше нельзя было помыслить. Что от меня требовалось? Насколько большая жертва от меня ожидалась? Обстоятельства, при которых я встретила Джонатана, находясь на грани отчаяния, были настолько из ряда вон выходящими – и в то же время настолько ординарными, – что я не могла избежать странного, возможно, наивного ощущения присутствия здесь воли благоволящей ко мне высшей силы, действующей через наших добрых общих друзей. Мы оба были одинокими, глубоко несчастными людьми, отчаянно нуждавшимися в помощи. Могла ли наша встреча быть частью в высшей степени неортодоксального божественного плана? Или такие предположения являлись чистой воды ересью, абсурдом и даже лицемерием? Я слишком хорошо изучила Мольера, чтобы желать обнаружить себя или Джонатана в роли Тартюфа, прожженного лицемера.

Это могло произойти, если бы мы с Джонатаном хотя бы на минуту задумались о том, чтобы все бросить и создать собственную семью.

Кому-то могло бы показаться, что поддержка, которую я получила, была счастливым случаем, для других это стало бы просто совпадением. Для меня, превратившейся в комок нервов и заработавшейся до изнеможения, это было знаком божественного вмешательства – хотя в то время (шла весна 1978 года) я и Джонатан еще только начинали задумываться о своих чувствах друг к другу, никак их не выражая. Фундаментальный вопрос, стоявший передо мной, состоял в том, как я должна воспользоваться этим даром небес. Можно было использовать его, причиняя боль, деструктивно, рискуя разрушить семью, в которую я вложила огромную часть себя самой. Это могло произойти, если бы мы с Джонатаном хотя бы на минуту задумались о том, чтобы все бросить и создать собственную семью. Недостаточно было бы объявить, что я уже исполнила данную Стивену клятву, прослужив ему в возмутительно трудных обстоятельствах в течение длительного периода, потому что такая логика была бы несовместима с учением нашей церкви, а мы с Джонатаном верили, что это учение является единственно верной моральной основой для человеческой жизни. Мы могли позволить себе выбрать только план «Б». Тогда этот особый дар стоило использовать во благо всей семьи – для детей и Стивена, если бы он согласился принять такие условия. Путь, который нам предстоял, был непростым, потому что для него требовалась недюжинная сила воли. Заботясь о Стивене, нам следовало сохранять дистанцию между собой, жить отдельно и не позволять себе никаких внешних проявлений любви друг к другу на людях. В принципе, наша социальная жизнь всегда должна была включать в себя трех, если не пятерых, участников, никогда не сужаясь до двоих. Благополучие Стивена и детей стало бы оправданием наших отношений, а о будущем мыслей быть не могло. Фактически никакого ясного будущего и не могло существовать для любого человека, связывающего свою жизнь с моей. Пусть с моей стороны было эгоистично монополизировать жизнь молодого человека, уже и так отмеченную отпечатком трагедии, ответ оставался всегда один: с его помощью наша семья могла продолжать существование, без нее мы были обречены.

По мере того как мы стали неохотно признавать природу того притяжения, которое существовало между нами, Джонатан всегда старался развеять мои сомнения, убеждая меня в том, что с нашей помощью – с помощью всей нашей семьи – он нашел цель, которая помогала ему пережить опустошающую боль собственной потери. Во время одной из наших редких отлучек в Лондон мы сидели в тихой боковой часовне Вестминстерского аббатства, когда он объявил о своем решении посвятить себя мне и моей семье, не рассчитывая ни на что взамен. Эта бескорыстная и трогательная клятва вознесла меня над темной бездной, в которую превратилась моя жизнь. Наши отношения строились на благородстве и свободе. Они начинались как платонические и оставались таковыми еще очень долгое время. Взаимное притяжение и бурные эмоции, которые оно могло бы вызвать, мы сублимировали при помощи музыки, ею мы занимались по выходным и иногда вечером в будние дни, обычно в присутствии Стивена. Мне было достаточно того, что в моей жизни появился человек, на которого я могла во всем положиться.