Быть княгиней. На балу и в будуаре

– Я покидаю вас; мы слишком хорошо понимаем друг друга, чтобы нам играть роли.

Во время этого разговора князь Алексей Куракин находился напротив. Он подошел пригласить меня протанцевать полонез.

– Можно быть уверенным, кузина, – сказал он, – что с вами недурно обращаются.

Я ничего не отвечала и почти не слыхала, что он мне говорил. Я передала мужу приказания Ее Величества. Он занялся устройством всего, и три дня спустя мы были в новом помещении.

Я позволю себе привести здесь одну мысль. Самая ужасная клевета сумела уверить некоторых несчастных, готовых поверить всему дурному, что Государыня поощряла страсть Зубова к великой княгине Елизавете; что у ее внука не было детей, а она желала этого во что бы то ни стало. Только что приведенный мною разговор, бывший 9 июня 1796 года, мне кажется совершенно достаточным, чтобы опровергнуть эту ужасную ложь. Скажу даже больше: Ее Величество сама говорила с Зубовым в конце 1796 года по поводу его непристойных чувств к великой княгине и заставила его совершенно переменить поведение.

Двадцать пятого июня я была разбужена пушечными выстрелами, возвещавшими разрешение от бремени великой княгини Марии. У нее родился сын, названный Николаем. Она лежала в Царском Селе. Государыня не спала всю ночь возле нее и была крайне рада, что у нее было одним внуком больше.

Через несколько времени случилось событие, глубоко огорчившее Ее Величество. На одном из воскресных балов г-жа Ливен, гувернантка великих княжон, спросила у Государыни позволения говорить с ней. Она посадила ее рядом с собой, и г-жа Ливен сообщила ей о случае жестокости, проявленной великим князем Константином по отношению к одному гусару. Он с ним ужасно обошелся. Этот жестокий поступок был совершенной новостью для Государыни. Она тотчас же послала своего доверенного камердинера и велела ему собрать как можно полные сведения относительно этого случая. Тот возвратился, подтверждая донесение г-жи Ливен. Государыня до того была взволнована этим, что сделалась больна. Когда она возвратилась в свои внутренние апартаменты, с ней случилось нечто вроде апоплектического удара. Она написала великому князю Павлу, сообщая ему обо всем случившемся и прося наказать своего сына, что он и сделал очень строго, но не так, как было условлено. Мигом Государыня распорядилась посадить его под арест.

На следующее воскресенье Государыня, хотя и не совсем хорошо себя чувствовала, приказала великому князю Александру дать у себя бал, произведший на меня очень печальное впечатление. Нездоровье Государыни беспокоило меня. В глубине души у меня было смущение и мрачные предчувствия, к несчастью слишком осуществившиеся. Позвали великую княгиню Анну, которую великий князь Константин не хотел отпускать от себя; едва она пробыла на балу полчаса, как он послал за ней, и она уехала почти со слезами.

Новые проекты и надежды занимали умы. Говорили о браке великой княгини Александры[28] со шведским королем[29]. Однажды вечером Государыня подошла ко мне и сказала:

– Знаете, я очень занята устройством моей внучки Александры. Я хочу выдать ее замуж за графа Шереметьева[30].

– Я слышала об этом, Ваше Величество, – отвечала я, – но говорят, что его родные не согласны.

Этот ответ показался ей очень забавным.

Хотя и казалось, что Ее Величество совсем поправилась, она жаловалась на ноги. Однажды в воскресенье, перед обедом, она взяла меня за руку и подвела к окну, выходившему в сад.

– Я хочу, – сказала она, – построить здесь арку, соединяющую салоны с колоннадой, и здесь буду проходить в часовню. Это избавит меня от долгого пути, который я принуждена делать, чтобы идти к обедне. Когда я прихожу на трибуну, у меня уже больше нет сил стоять. Если я умру, я уверена, что это вас очень огорчит…

Эти слова, сказанные Государыней, произвели на меня действие, не поддающееся описанию.

Ее Величество продолжала:

– Вы меня любите, я знаю это и тоже вас люблю, успокойтесь.

Она быстро отошла от меня; она была взволнована. Я осталась, прислонившись к стеклу, заглушая рыдания.

Мне казалось, что время летело; при отъезде из Царского Села мне было печально, как никогда. Внутренний голос в глубине моей души говорил мне: это было последнее лето, проведенное тобою там. За несколько дней перед отъездом великая княгиня Елизавета попросила меня написать ей прощальное письмо. Я никогда не могла понять этой мысли, еще более опечалившей меня. Все, казалось, подготовлялось к тяжелому исходу.

Я повиновалась; она мне прислала такой же ответ, хранящийся у меня до сих пор.

По возвращении в город стали громко говорить о приезде шведского короля. Готовились к празднествам и удовольствиям, обратившимся в скорбь и плач.