Быть княгиней. На балу и в будуаре

Благодаря знакомству с детских лет с интимною стороною дворцовых отношений у нас и за границей, графиня Д. X. из постоянного общения с выдающимися европейскими деятелями усвоила все тонкости тогдашней европейской политики. От нее не ускользали ни политические новости, ни слухи, она с большою наблюдательностью и догадливостью ловила налету ничтожные факты, схватывала истинное настроение лиц, стоявших во главе правительства, сопоставляла случайно оброненные фразы и намеки и выводила заключения, которыми делилась с мужем. Он предложил ей как-то составить депешу для сообщения графу Нессельроде, и вскоре эти необычайные обязанности посланницы перестали быть тайною и для Русского двора. Граф Нессельроде, минуя посланника, завел непосредственную интимную переписку с графиней, где обсуждались вопросы, имевшие касательство к русской политике, да и сам император Александр оказывал графине милостивое внимание, беседовал с нею об европейской политике и снабжал словесными инструкциями, а в 1818 и 1822 гг. графиня была Александром под рукою приглашена присутствовать на Ахенском и Веронском конгрессах.

Когда, по назначении Стратфорта Каннинга посланником в Петербург, отношения между Россией и Англией обострились, Ливены покинули Лондон, причем княгиня удостоилась редкого для иностранки в Англии внимания: графиня Сутерленд поднесла ей от имени лондонских дам драгоценный браслет «в знак сожаления о ее отъезде и на память о многих годах, проведенных в Англии».

По возвращении в Петербург княгиня Д. X. почувствовала себя совершенно вырванною из обычной колеи: привычная ей западноевропейская обстановка, политические и общественные интересы были в казенном Петербурге совершенно неведомы. Потеряв весной 1836 г. двух сыновей, одного вслед за другим, в возрасте 10 и 14 лет, княгиня окончательно возненавидела Петербург и суровость его климата; как за ней ни ухаживали и император Николай, и другие лица царской фамилии, она настояла на своем намерении выселиться назад за границу. К мужу она давно охладела, а после его смерти и все ее связи с Россией порвались, так как государь Николай Павлович решительно вознегодовал на княгиню за ее вечное пребывание вне родины.

Проживая постоянно в Париже, где она купила старинный отель Талейрана, княгиня возобновила там свой салон, который приобрел мировую славу и неотразимо привлекал самое блестящее по талантам и политическому значению общество до царствования Наполеона III включительно.

В. фон Штейн

Из записок княгини Ливен

Я только что вышла замуж. Мой муж уже три года управлял военным министерством. Министерский портфель он получил 22 лет от роду, был уже генерал-адъютантом и пользовался полным доверием и милостью императора. Служба его при особе государя начиналась с 6 1/2 часов утра, расставался он с государем только в обеденную пору, по тогдашнему обычаю в час пополудни. В четыре часа муж опять приезжал во дворец и освобождался не ранее восьми часов вечера. Как известно, военная служба была преобладающею страстью Павла и любимым его занятием. По этой причине из всех министров мой муж всего чаще виделся с государем и наиболее был к нему приближен. Он вообще нравился императору, относившемуся к нему с неизменною добротою и милою фамильярностью, которая трогает и привязывает людей. От резких выходок, обильно сыпавшихся на окружающих, муж был совершенно огражден. Единственный раз, сколько я знаю, государь вспылил на мужа, а именно в Гатчине в конце 1800 года.

Император, диктуя, приказал ему выразить благоволение какому-то полку, отправлявшемуся в поход, и велел ему прочесть этот рескрипт в его присутствии на параде после отдачи приказа. После церемониального марша государь поворачивается и говорит: «Ливен, читай!» А Ливена нет. О приказании государя он позабыл, а от присутствования на парадах вообще был освобожден. Государь пришел в ярость, и чрез пять минут в мою спальню, где муж спокойно отдыхал, уже вбегал, запыхавшись, флигель-адъютант, полковник Альбедиль. Это был толстый добродушный немец, питавший немалый решпект к Ливену, состоявшему в то же время начальником военно-походной императорской квартиры. Альбедиль остановился как вкопанный, не решаясь ни выговорить порученное, ни ослушаться государя. Тем не менее пришлось выговорить слово «дурак» – с таким поручением прислал его государь. Произнес Альбедиль это слово с таким потешным выражением ужаса на лице, что оба мы могли только расхохотаться. Разрешившись руганью, Альбедиль поспешил спастись бегством. Повторяю, то был единственный случай, когда мужу досталось от императора.