Быть любимой

Воробьев не задался вопросом, какие такие у переводчика могут быть секреты и как это допустило начальство — и Света, и он сам, — но, в конце концов, ворованной дискетой не погнушался, не поинтересовался даже, откуда она у Светы, напротив, сразу озаботился этими чертежами и графиками и стал куда-то звонить по местному — она услыхала это, выходя из его кабинета. Может, уже что-то закрутилось, поэтому-то Чернова и нервничает? Вот бы было хорошо…

Но как же Свете все-таки повезло с мужиками-начальниками, Пеструшками-Воробышками! Не то что с мужьями или возлюбленными! Ни тот ни другой даже не задумались, почему это вдруг Чернова так вышла из фавора, разучилась работать и стала шпионить! Просто бросились на нее, заходясь в визгливом лае, как цепные шарики-бобики, стоило хитренькой Светочке слегка присвистнуть!..

Света представила Чернову в тюремной телогрейке, идущей промозглым утром копать мерзлую землю под присмотром конвоиров и злющих овчарок… Вот где ее шелковые волосики-то обреют, или они выпадут сами от плохого питания… Господи, как же Светочке хотелось увидеть, как Чернова в конце длиннющего рабочего дня, шатаясь от усталости, снимает с головы грубый дешевый платок, а под ним — лысая голова… Конечно, этого никогда не будет, сейчас в зонах все шьют — ну вот и пусть шьет рукавицы до конца ее жизни…

Из мечтательного настроения Свету вывела Маша, снявшая трубку, — Света, грезя, даже не услышала звонка.

Воробьев приглашал зайти. Света ожидала, что спуститься велят и Черновой и она будет присутствовать при репетиции расстрела, но такого не последовало. Однако в кабинет Воробьева она впорхнула в радостном трепете.

Воробьев, почти не глядя на нее, сказал:

— В этом файле ничего особенного нет… Это… — Он взял какую-то бумажку и прочитал: — Отрывок из рассказа Роберта Шекли «Звездный ковш».

Света почувствовала, что паркет под ее ногами медленно, но неумолимо расходится и под ним обнаруживается гнусная, вязкая жижа, в которую Света начинает также медленно и неумолимо погружаться.

— И вы, переводчик, специалист, не могли отличить фантастику от технического текста?

— Могла, но я подумала…

— Я не знаю, что вы думали, а меня вы поставили в нелепое положение.

Так и не дождавшись разъяснения, что же она такое думала, Воробьев буркнул:

— Ладно, идите.

«Ничего ты не подумала, — вякнул примолкший было на время голосок. — Просто опять у тебя ничего против Нинки не вышло».

«Ничего, я еще что-нибудь придумаю, я ей такую фантастику устрою… Это, наверное, Калинин с Луценко опять ей помогли… Вот гадина, вот гадина, скользкая, как змея… Опять меня дурой выставила».

«А ты и есть дура», — пискнул голосок и убежал.

В отделе Света застала подозрительно радостную Нину и Машутку, стоявшую рядом с ее креслом.

— А у меня для вас приятная новость — с понедельника я вас оставляю навсегда.

— Неужели? А почему не сегодня?

— Да хоть вчера — барахла много, за один раз не вывезешь.

— Как вы здесь окопались!

— Да я ж вам говорила. Это свойство моей водолейно-водопадной натуры — заполнять все вокруг. Я — воздух. Когда я есть, меня вроде как и незаметно… А вот мое отсутствие вы тоже почувствуете сразу… Уже в понедельник.

— Вы намерены напоследок сделать нам какую-нибудь гадость?

— Да, самую большую: повернуться и пойти.

— Это для нас не гадость, а радость.

Света обрадовалась, что смогла, наконец, ответить остроумно. Чернова же повернулась назад к дисплею и, уже что-то набивая, стала рассказывать как ни в чем не бывало:

— Вы впадаете в то же трагическое заблуждение, что и моя бедная мама. Она тоже как-то раз решила доказать мне, что в нашей маленькой семье главная — она. Она думала, что я стану плясать под ее дудку, если она вдруг перестанет на меня шить. Шить-то она перестала, да, но и я перестала делать для нее то, что всегда делала, — она гордо отказалась от моих услуг, а я и не навязывалась.

— Ну и что?

— А то, что и хлебушек горячий из моссоветовской пекарни кончился, и лекарства, и косметика импортная, и продукты с улицы Горького. А шить в конце концов я научилась сама, из-за чего бедная мама утратила единственный рычаг управления моей персоной… Причем все это затеяла она сама, сама прилежно воплощала планы в жизнь и сама же от этого пострадала. Как-то ей стало голодно, холодно и неуютно… Я ж говорила вам: самый страшный враг человека — это он сам. Никто не сделает человеку тех гадостей, которые, планомерно и целенаправленно, он сделает лично себе. Вы тоже скоро останетесь один на один со своей, э-э, как бы это сказать поделикатнее, натурой, и будете иметь от нее все, что заслужили.

— Как мне надоели эти ваши умности!

— Во-во, и мою мать тоже просто корежило, когда я произносила свою любимую поговорку.

— Какую же?

— «За что боролся, на то и напоролся». У нее вся жизнь по этой поговорке и прошла… Я с вашего разрешения выйду выбросить мусор. Набралось, знаете ли, барахла за столько лет…

Когда Чернова вышла, Света спросила у Машутки:

— Не говорила она, куда уходит?

— Нет, ей просто кто-то позвонил, когда тебя не было, и сказал, что она прошла конкурс.