«Быть может за хребтом Кавказа»

Еще более любопытны подробности географического характера. Рассказ о встрече с гробом Грибоедова начинается со слов: «Я стал подыматься на Безобдал, гору, отделяющую Грузию от древней Армении […] на высоком берегу реки увидел против себя крепость Гергеры. […] Я переехал через реку. Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге…»

Затем идет известное отступление Пушкина, посвященное памяти погибшего поэта; после же окончания грибоедовского отрывка следует: «В Гергерах встретил я Бутурлина, который, как и я, ехал в армию» [П., т. VIII, с. 462].

Еще в конце XIX столетия известный знаток Кавказа указал на ошибку Пушкина: «Через Безобдал перевалил он не до Гергер, а после выезда из этого укрепления» [Вейденбаум, с. 54]. Соответственно точной хронологической канвой пушкинского путешествия в этом краю являются следующие даты: «10 июня. Выезд из Тифлиса. 11 июня. Волчьи ворота. Гергеры. Встреча с телом Грибоедова. Перевал через Безобдальский хребет. Перники. Ночлег в Гумрах» [там же, с. 63]. Гумры, Гергеры упоминаются и в плане-оглавлении пушкинского путешествия; географическая же перестановка при описании встречи с Грибоедовым — еще одно свидетельство того, что этот эпизод был записан значительно позже и сначала никак не отразился в путевых записках.

Главным же доводом в пользу позднейшего рождения на свет грибоедовского отрывка является само его содержание, которое мы далее проанализируем столь же «медленно», как и строки, посвященные Ермолову в первой главе «Путешествия в Арзрум». Пока только повторим, что событие, встреча с гробом Грибоедова, и его литературное воплощение, по всей видимости, разделены шестью годами — огромным сроком для краткой пушкинской биографии.

Между 1829 и 1835 годами поэт возвратился с Кавказа, пережил три вдохновенные болдинские осени, завершил или задумал десятки сочинений в стихах и прозе, женился, переехал в столицу, познал горечь разнообразных унижений и уже имел самые дурные предчувствия, которые сбудутся в скором будущем…

Сегодняшние читатели «Путешествия в Арзрум» воспринимают разные эпизоды, например встречу с Ермоловым, воспоминание о Грибоедове, как единое, неразделимое целое. Они действительно соединились, повинуясь воле гениального автора; однако нам небезразлично, как, когда, при каких обстоятельствах рождались те или иные фрагменты еще не завершенной книги.

Присмотревшись к чередованию текста о Ермолове (и Грибоедове, от стихов которого «скулы болят») в первой главе, а затем о Грибоедове, его личности и гибели — во второй главе, мы теперь легко находим их взаимную связь…

Впрочем, никто не может поручиться, что рукопись, в основном создававшаяся в 1835 г., если бы не маскировалась от цензуры, то обязательно включила бы ермоловский эпизод: в окончательном тексте он лишь намечен, но формально отсутствует, и, как знать, не переменил ли бы Пушкин кое-что или даже многое в нем под влиянием опыта прошедших шести лет? Вспомним по этому случаю важный вопрос, поставленный Тыняновым: «Можно ли в окончательный текст произведения, написанного в 1835 году, вносить произвольные, случайные дополнения по черновым записям 1829 года, когда замысел „Путешествия“ еще никак не был оформлен?» [Тынянов II, с. 198].

Не углубляясь в эту очень трудную, а может быть и неразрешимую, проблему, заметим только, что понадобилось шесть лет, чтобы Пушкин почувствовал естественную, органическую потребность дополнить полускрытую полемику ермоловского эпизода новыми мотивами.

Глава 6 К Грибоедову

Стамбул заснул перед бедой…

Пушкин

 В 1830-х годах Пушкина и Грибоедова, конечно, постоянно сближает Восток, интерес к Востоку. Ощущение значительности всего происходящего в 1826–1829 гг., которое властно позвало сначала Грибоедова, а потом Пушкина в дальнюю кавказскую дорогу, — все это сохранялось и обдумывалось в последующие годы.

Неоднократно отмечались многочисленные параллели «путевых записок», «Путешествия в Арзрум», с одной стороны, и «Путешествия Онегина» на Кавказ в VIII (позже — IX) главе пушкинской поэмы — с другой:

Вдали — кавказские громады:
К ним путь открыт. Пробилась брань
За их естественную грань
Чрез их опасные преграды;
Брега Арагви и Куры
Узрели русские шатры…

О пушкинском интересе к кавказским делам и людям свидетельствуют любопытные, еще мало исследованные замыслы повести «Кавказские воды». Одна из самых острых грибоедовских проблем, занимавших Пушкина, — столкновение и сложное взаимопроникновение европейской и азиатской цивилизации. Не углубляясь слишком в этот интереснейший сюжет (в последние годы не раз затронутый исследователями), остановимся лишь на одном стихотворении, которое Пушкин включил в окончательный текст «Путешествия в Арзрум»: