Быть осьминогом

А я замерзну на этой деревянной скамейке, и дворник проворчит над моим телом: «И что за поколение нынче пошло. Только и делают, что мусорят!» Приправляя фразы матами, соберет засохшие куски растерзанной пиццы и запихает в свой огромный мешок. А на меня махнет рукой, подумает, что напилась…

Личный блог Кота Шредингера

Никак не мог заснуть, всю ночь прокручивал в голове одну и ту же мелодию и раздумывал, как бы ее лучше доработать. Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь снова начну этим заниматься. Но если мама что-то заподозрит, то с гитарой можно будет попрощаться. Окончательно и бесповоротно.

Полшестого утра я вышел из дома, потому что больше не мог находиться в своей тесной, душной каморке. Решил прогуляться по парку и немного поиграть в приложении. Каким убогим кажется мне теперь этот электронный звук!

Когда я пробрался к любимой скамейке, то чуть не закричал от страха. Сначала мне показалось, что девушка, склонившая голову на колени, мертва, но потом я узнал в ней свою одноклассницу. Это странно, но я успокоился, потому что эта девчонка, которую мы называем Тупицей, всегда выглядела слишком не от мира сего, чтобы быть смертной. Конечно, сам себя успокаивал, но внутри все сжалось, я грубо толкнул Кирюшину и крикнул в самое ухо:

– Просыпайся, Тупица!

Она открыла глаза, и я вздохнул с облегчением. Правда, сама Вика не выглядела сколько-нибудь радостной, как-то дико посмотрела на меня, разочарованно поджала губы и пробормотала:

– Не умерла… – а потом просто спрыгнула со скамейки и медленно пошла, качаясь в разные стороны. – наверное, все-таки не до конца проснулась или что-то употребила. Я ведь ее совсем не знаю.

Настроение играть рассеялось, я зевнул, пожалев, что не остался в теплой кровати, в потом почувствовал, что сижу на каком-то предмете, который мне очень мешает. Привстал и увидел сотовый телефон. Кирюшина оставила. Я выругался и положил его себе в карман – все равно в школе увидимся.

Но в школу она так и не пришла, и я вспомнил о телефоне только дома. Вы не думайте, я никогда не интересовался личной жизнью этой странной девчонки и уж тем более не собирался читать ее дневник. Я хотел только позвонить кому-нибудь из ее родных и сообщить о найденном телефоне, но Кирюшина что-то записывала на диктофон, а запись стояла на паузе…

И вот я включил, а когда стал слушать, немедленно захотел выключить, но уже не смог. Понимаете, я, кажется, впервые услышал ее голос – тихий, многоцветный, настоящий. Мой растревоженный музыкальный слух требовал еще и еще. Так я невольно узнал историю своей одноклассницы. И все-таки, какой бы поразительной ни был сюжет, ничто не затронуло меня больше этого голоса. Я хотел, чтобы он пел под мою музыку.

Если бы не эти диктофонные записи, я бы, наверное, сдался. А сейчас я снова хочу играть и уже не могу дождаться завтрашнего дня. И чтобы дожить, я переслушиваю в наушниках дневник девочки, оказавшейся не Тупицей.

Как-то странно оно все получается: Кирюшина не умеет писать и читать из-за какой-то непонятной болячки, Протасова так похорошела в последние дни, что даже язык не поворачивается назвать ее Страшилой, Скворцов совсем не Тормозок, да и я далеко не Наркоша, а синяки под глазами – это вообще-то наследственное. Кстати, этот парень (тот, кого я избил) сегодня впервые ко мне подошел, и я снова чуть было его не ударил. Он мне показался каким-то противным и высокомерным. А может быть, он просто лучше меня по всем параметрам.

– Я подготовил порядок твоих выступлений, – надменно заговорил он, хотя и до сих пор избегал смотреть в глаза, как делают все застенчивые люди. – Нужно следовать четкой логике сценария, поэтому…

Дальше я не дослушал, выхватил из его рук бумажку и буркнул, что собираюсь репетировать. Скворцов кивнул и больше не сказал ни слова. Ну вот, а на самом деле я хотел извиниться. Наверное, я все-таки неисправим.

Потом еще Степанов позвал курить, а я сказал, что такой фигней больше не страдаю.

– Смотрите-ка, каким хорошеньким сделался! – сказал этот бесячий толстяк, и остальные заржали. Только Антипов отвернулся, как будто чувствует себя немного виноватым, но все равно ушел с ними. Ну и поделом, не нужны мне такие друзья, буду волком-одиночкой с гитарой за плечами.

Но стало очень неприятно, я не мог сосредоточиться и сполз с неудобного стула на пол. Зачем вообще вернулся в эту школу, если все вокруг меня ненавидят?

– Человек не может всем нравиться, – мой личный чтец мыслей присел на корточки рядом со мной.

– А я и не хочу. Мне никто не нужен, – огрызнулся я, не глядя на учителя, потому что меня раздражали эти круглые добродушные глаза за стеклами очков.

– Угу. Может быть, и не нужен, – как-то слишком легко согласился литератор, а потом вдруг прочитал наизусть стихотворение: