Быт русской армии XVIII - начала XX века

Вот минул Николин день, 6 декабря. С самого рассвета и небо и земля начали обмываться густым холодным дождем. Снегу в один день как не бывало. Отовсюду в один день понеслись потоки бурой, мутной воды, ручьи переполнились и обратились в реки; если бы мы не догадались заготовить на них деревянных перекидных мостков из необтесанных бревен с настилкою из кольев, покрытых навозом, то пришлось бы, быть может, долго прождать подвоза съестных припасов и зернового корму лошадям. Из обнаженных крутостей гор, заменявших стены для землянок, брызнули фонтаны, крыши снова потекли… Так продолжалось целую неделю.

В один из таких ненастных дней, часу в десятом утра, вошел ко мне человек средних лет в ополченском кафтане, с одной звездочкой на погонах.

— Ну, уж нечего сказать, упекли нас за грехи наши… Вы меня извините-с, я хоть и не имею чести вас знать, а скажу вам откровенно, что упекли-с, уж точно, что упекли-с…

Глядя на измоченную фигуру, я догадался, в чем дело, и, желая разогнать мрачное расположение моего гостя, полушутя-полусерьезно возразил ему:

— Полноте, едва ли упекли: уж не прохладили ли вас не в меру?

— То-то, прохладили! Решетом накрыли да озера подостлали вместо постелей. Вы, господа полковые, может быть, и привыкли под водою греться да в походах отдыхать, а наши, я вам доложу, не то что в землянке — под кровом небесным места не найдут; то и дело, что ни день, двух-трех в больницу отправляешь.

Я попробовал его утешить и рассказал ему, что делается в наших землянках в это время, уверял, что и у нас в подобную погоду заболевающих бывает побольше, чем в другие дни.

— Уж так-с или нет, а все не может быть, чтобы вам так жутко приходилось, как нам там, наверху!

— На горе, я думаю, легче избавиться от луж в землянках, чем под горою. Разве вы не можете канавками отвести воду вниз?

— Да, отведешь ее, позвольте вас спросить, когда вас сверху ливнем обдает, а сбоку вода волною катит. Ведь, чаю, небезызвестно вам, сколько было снегу на горе — что по-над нашей позицией, так от этого дождя все это сразу распустилось да так и льет на нас, как в ведро из кадки… Иное дело в морозы, бывало, наш брат-офицер хоть чаем обогреется, а таперича и самовара не успеешь подать, как уж водою его остудит… Всю эту ночь глаз, скажу вам откровенно, не смыкали, а уж народ-то наш и вовсе распустился, просто размазня, — вот тут и все!

Я велел подать закуску. Гость обогрелся несколькими рюмочками и горячим битком. Лицо его сделалось покойнее и доверчивее.

— Однако, — сказал я, продолжая разговор, — если эта волна, как вы говорите, с боковой вершины так вас обдает, то чего же молчит ваш начальник? Ему давно надо было съездить к отрядному командиру, чтобы объяснить дело и просить перевести роту на другое место.

— Да и то сегодня-с они поехали. Мы им изо всех рот сделали донесение рапортами, что эдак без неприятеля все животы положим.

— Жаль только, зачем не раньше это сделали; все это нетрудно было вперед угадать.

— То есть вот вы, капитан, это так по-человечески говорите, а нам ведь сказано, с первого дня вразумили, что в военной службе рассуждать не смей. Ну, мы и доселе службу-то разумеем не больно, а рассуждать-таки не смеем.

— Ну ужели вы думаете, что служить должны только ноги да руки, а голова на службе должна без всякой мысли оставаться?

— Уж в этом прощения просим, а рассуждать нам заказано.

— Не ошибаетесь ли вы? Быть может, тот, кто вам давал такое понятие о военной службе, разумел, собственно, что распоряжений начальства и вообще заведенного порядка в службе опровергать не следует. Но могу вас уверить, во всяком случае, нам не запрещено обращаться к начальникам с просьбами, касающимися улучшения быта солдат, и, разумеется, мы первые должны узнавать их нужды.

— Помилуйте-с, эдак вы наипуще против нарушения дисциплины говорите.

— Вы, верно, никогда не были в военной службе?