Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека

Назавтра они отправились на могилу человека, с которого началось их знакомство. Время от времени он водил сюда его фэнов, а как-то даже сделал двухчасовое видео о Довлатове, начав его именно с этого еврейского кладбища, а потом развернув судьбу Довлатова ретроспективно: от посмертной славы до безвестной жизни в гуще русской иммиграции, опустив главную причину всех его несчастий — алкоголизм. Запои у него были страшные — не приведи никому Господь. И про это он тоже рассказал Нине — ее остро интересовало все, что касалось Довлатова. Нет, все-таки она влюблена в покойника — с этого у них началось и этим теперь кончается.

Памятник был бездарный, а профиль на Сережу вовсе не похожий. Поверху были положены по еврейскому обычаю камушки, а внизу — по русскому — стояли в вазе свежие цветы. Одно противоречило другому. Цветы не полагались на еврейском кладбище, а что означали камушки, никто из русскоязычников не знал. Такие же он видел когда-то на могиле Кафки в Праге, но никаких цветов там, понятно, не было. Будучи полукровкой, Сережа лежал в интернациональном отсеке кладбища. Его мать — тифлисскую армянку — тайно, за большие откаты, похоронили в ту же могилу: таково было железное желание Норы Сергеевны — вдова не решилась ослушаться. «Я потеряла не сына, а друга», — сказала мне Нора Сергеевна с надрывом, и тут до меня дошло, как Сережа был одинок в жизни, несмотря на обилие знакомых, родственников и собутыльников.

— Но была женщина, которую он любил? — с надеждой спросила Нина.

— Да, — согласился я. — Его первая жена.

Остаточные явления были, но он ее давно разлюбил. Их ничего больше не связывало. Она из него качала деньги и даже приписала ему отцовство своей дочери.

— Ты пересказываешь его прозу.

— Его проза насквозь автобиографична. Он не умел выдумывать, только смещал реальность.

— Ты его не любил?

— Не могу сказать. Но и особой любви между нами не было. В отличие от других, я ему не завидовал, и он это ценил, говорил, что я такой единственный.

— А чему завидовать?

— Все-таки выходили крошечными тиражами книжки, потом «Нью-Йоркер» стал печатать, начались переводы на другие языки. Слава к нему уже подбиралась, а он возьми и помри.

— Как он умер?

— Хуже некуда. По чистой случайности. Пил он по-черному и уползал тогда в свою нору — к любовнице в Бруклин. Там ему и стало плохо. Два латинос в «скорой помощи» из страха привязали его к носилкам, вот он и захлебнулся в своей блевоте.

И тут он вспомнил свой сегодняшний сон.

Снилось, что Парамонов берет у него машину, а возвращая, в ужасе шепотом сообщает, что в багажнике тело Довлатова. Такое могло только присниться — у него «фольксваген» с крошечным багажником. А в реальности Парамонов однажды сказал, что его раздражает незаслуженная слава покойника: «Не дает покоя покойник»… что-то в этом роде, почти в рифму.

Рассказать Нине?

Только не здесь, рядом с его могилой.

А ему Довлатов дает покоя? Вот он влюбился в женщину, которая отдалась ему только потому, что он был знаком с Сережей, и развлекал ее байками о нем. Если только не из мести мужу — Толино б***ство освободило ее от супружеских обязательств, почему самой не попробовать вкус измены? Попробовала — и разочаровалась. Выходит, это их последняя встреча? Лучше фона не придумаешь — кладбищенский ландшафт…

Они пошли к выходу, читая по пути еврейские имена на памятниках с могиндовидом. Говорить не хотелось. Или это могильная атмосфера склоняла к тишине?

Почему ему приснился этот сон, да еще с Парамошкой, к которому Довлатов относился раздражительно и на вопросы о его антисемитизме отвечал, что это только часть его общей говнистости. Впрочем, тема говна часто всплывала в его разговорах. Стоило ему начать ворчать на капризы престарелой Норы Сергеевны, та ему говорила: «Скажи спасибо, что говном стены не мажу». А сам Сережа часто говорил о «говне моей души», соединяя, как сказали бы формалисты, высокое с низким: «Все говно моей души поднялось во мне». Ни о чем этом он не рассказал Нине. Почему? Угождая ей и не желая смещать сиропный образ? А Довлатов был разный. Но кто не разный? Разве что Нина, но он в нее влюблен, а влюбленным свойственно идеализировать объект любви. Неужели они расстаются навсегда?

Быть того не может!

Наотрез отказалась пойти к нему, он подвез ее к дому, включил дворники, дождь снова зарядил — под стать его настроению.

Почему одной любви недостаточно на двоих?

Владимир Соловьев Уничтоженные письма

Выбранные места из переписки с друзьями

Публикуются впервые

«Как смотрят души с высоты на ими брошенное тело», так, должно быть, взираете вы на меня и мое чересчур большое тело — с высоты и свысока. И может быть, вы правы. Но не слишком ли вы духовны — так и струитесь, а в руки не даетесь?