Читаем Быть советским полностью

Сергей Юрьенен


БЫТЬ СОВЕТСКИМ

(В. Рыбаков. «Тяжесть». Посев, 1977)


Всю сознательную жизнь мучаясь «тоской по текущему», неведением относительно истинного положения державных дел, заранее благодарно взяться за любую «быль» из нашей жизни, тем более о животрепещущих советско-китайских отношениях, – пусть и «романизированную», ничего.

Однако, приступив к «Тяжести», первыми же словами: «Я стоял на посту, нюхал устоявшуюся пыль караульной шубы, глядел на далекие и близкие сопки, сливающиеся в мареве, и думал, что где-то за тысячи и тысячи километров есть Франция, страна, где я родился…» уведен был писателем глубоко под ожидаемую поверхность репортажа, под шубу эту занюханную, внутрь души – соучаствовать в извечной битве, творящейся на протяжении р о м а н а в этой современной душе современными средствами, – Бога с Дьяволом (последнему, в изображении В. Рыбакова, не откажешь в прописной букве…)

Конец зимы 69-го. Года три назад младший сержант Святослав Мальцев за «демократические настроения» был исключен с истфака университета: после расправы с юными «декабристами» на Пушкинской площади в 65-ом весь последующий год прошел под знаком усиления идеологической борьбы и изъятия вольнодумцев из высших учебных заведений столицы. Судьба изъятого одна: в трехдневный срок забривают опальную голову – армия, дескать, образует. Тем более не избежал общей участи герой романа со своей более чем сомнительной в политическом смысле биографией: «необходимость захотела», чтобы он родился и лет до девяти произрастал по ту сторону соцлагеря, во Франции, населенной людьми с глазами «легкими, невесомыми, без свинца». Под тяжестью «самой яркой демократии» семья реэмигрантов постепенно распадается, и главным содержанием жизни сознательных ее членов (вместо бесследно исчезнувшего «самого передового» мировоззрения бывших рядовых членов славной ФКП) становятся тянущиеся годами усилия во что бы то ни стало вернуться в «утраченный рай», чему, естественно, противится поглотившее их нутро государства. «В Париж захотел?» – и оскорбленный военком отправляет юношу в трехлетнее путешествие на край тоталитаризма, географически – Уссурийский.

Неустойчивое равновесие тысячекилометровой границы. Противостояние могущественных тоталитарных империй. Вот уже второе десятилетие топчется здесь война, отзвуки которой изредка возникают в информационных сообщениях прессы какими-нибудь «пограничными инцидентами». Намёчная, полупризнанная – на фоне стратегических приготовлений в объеме всей страны, от БАМа до массовых военно-патриотических игрищ. Оно, конечно, спасибо кому требуется за «тридцать мирных лет», только прежде школьники сбором металлолома укрепляли обороноспособность, ныне же детвора приобщается к тактике современного боя под руководством кадровых офицеров… Хотя, конечно, киваем мы телевизору. Политика мира. Одобряем и поддерживаем.

«Война, говорю о настоящей войне, есть крайняя форма господства общества над личностью… Война… есть выявление зла, которое клокотало в глубине при внешнем мире» (Н. Бердяев). Отягчая душу не смигивающим – глаза в глаза – видением почти непрерывного многоликого, порой причудливого Зла, испытывая героев в предельных, «пограничных» ситуациях (в них нет ничего сконструированного, такова повседневность) писатель исследует способы выжить под этой тяжестью, возможность «быть счастливым и человеком». «Богооставленность мира есть его тяжесть… Тяжесть значит, что Бог отсутствует», – пишет тот же русский философ.

С обложенной Дьяволом душой отстоять, не переступить последнюю границу человечности в ней – так понимает долг перед собой младший сержант Мальцев. Воинская дисциплина, уставная регламентация солдатского бытия весьма способствуют полицейскому надзору, одной из функций Советской армии, над состоянием умов личного состава. Мальцева и его подчиненного Свежнева дьявольская головка части – парторг Рубинчик, начальник особого отдела Ситников, ими разведенная нечисть стукачей – преследует с сатанинским упорством, изобретательно, коварно, провокационно, причем с главной из намеченных и облюбованных жертв, «французом» Мальцевым, палаческая игра идет в открытую, цинично…

Враг по ту сторону границы, враг – по эту. Враг, угрожающий не только физическим уничтожением (не как китайцы, не штыком в спину, – через «дисбат»), но посягающий на душу живу с неистребимой ее потребностью в свободе и самоуважении. Враг, наконец, внутри – советскость, так сказать – с о ц р е а л и з м по отношению к миру, на грани цинизма, невозможность мучающейся души обрести Бога (к простому, православному христианину Быблеву, водителю тягача, командир испытывает и уважение, и зависть), и с Богом – быть всецело неуязвимым… «Я советский, друг Свежнев. Ты понимаешь, что это такое?»

Перейти на страницу:

Похожие книги

Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств. Перевод и семантический анализ сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73, 75 Уильяма Шекспира
Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств. Перевод и семантический анализ сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73, 75 Уильяма Шекспира

Несколько месяцев назад у меня возникла идея создания подборки сонетов и фрагментов пьес, где образная тематика могла бы затронуть тему природы во всех её проявлениях для отражения чувств и переживаний барда.  По мере перевода групп сонетов, а этот процесс  нелёгкий, требующий терпения мной была формирования подборка сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73 и 75, которые подходили для намеченной тематики.  Когда в пьесе «Цимбелин король Британии» словами одного из главных героев Белариуса, автор в сердцах воскликнул: «How hard it is to hide the sparks of nature!», «Насколько тяжело скрывать искры природы!». Мы знаем, что пьеса «Цимбелин король Британии», была самой последней из написанных Шекспиром, когда известный драматург уже был на апогее признания литературным бомондом Лондона. Это было время, когда на театральных подмостках Лондона преобладали постановки пьес величайшего мастера драматургии, а величайшим искусством из всех существующих был театр.  Характерно, но в 2008 году Ламберто Тассинари опубликовал 378-ми страничную книгу «Шекспир? Это писательский псевдоним Джона Флорио» («Shakespeare? It is John Florio's pen name»), имеющей такое оригинальное название в титуле, — «Shakespeare? Е il nome d'arte di John Florio». В которой довольно-таки убедительно доказывал, что оба (сам Уильям Шекспир и Джон Флорио) могли тяготеть, согласно шекспировским симпатиям к итальянской обстановке (в пьесах), а также его хорошее знание Италии, которое превосходило то, что можно было сказать об исторически принятом сыне ремесленника-перчаточника Уильяме Шекспире из Стратфорда на Эйвоне. Впрочем, никто не упомянул об хорошем знании Италии Эдуардом де Вер, 17-м графом Оксфордом, когда он по поручению королевы отправился на 11-ть месяцев в Европу, большую часть времени путешествуя по Италии! Помимо этого, хорошо была известна многолетняя дружба связавшего Эдуарда де Вера с Джоном Флорио, котором оказывал ему посильную помощь в написании исторических пьес, как консультант.  

Автор Неизвестeн

Критика / Литературоведение / Поэзия / Зарубежная классика / Зарубежная поэзия
Что такое литература?
Что такое литература?

«Критики — это в большинстве случаев неудачники, которые однажды, подойдя к порогу отчаяния, нашли себе скромное тихое местечко кладбищенских сторожей. Один Бог ведает, так ли уж покойно на кладбищах, но в книгохранилищах ничуть не веселее. Кругом сплошь мертвецы: в жизни они только и делали, что писали, грехи всякого живущего с них давно смыты, да и жизни их известны по книгам, написанным о них другими мертвецами... Смущающие возмутители тишины исчезли, от них сохранились лишь гробики, расставленные по полкам вдоль стен, словно урны в колумбарии. Сам критик живет скверно, жена не воздает ему должного, сыновья неблагодарны, на исходе месяца сводить концы с концами трудно. Но у него всегда есть возможность удалиться в библиотеку, взять с полки и открыть книгу, источающую легкую затхлость погреба».[…]Очевидный парадокс самочувствия Сартра-критика, неприязненно развенчивавшего вроде бы то самое дело, к которому он постоянно возвращался и где всегда ощущал себя в собственной естественной стихии, прояснить несложно. Достаточно иметь в виду, что почти все выступления Сартра на этом поприще были откровенным вызовом преобладающим веяниям, самому укладу французской критики нашего столетия и ее почтенным блюстителям. Безупречно владея самыми изощренными тонкостями из накопленной ими культуры проникновения в словесную ткань, он вместе с тем смолоду еще очень многое умел сверх того. И вдобавок дерзко посягал на устои этой культуры, настаивал на ее обновлении сверху донизу.Самарий Великовский. «Сартр — литературный критик»

Жан-Поль Сартр

Критика / Документальное